Десятая планета(изд.1945), стр. 45
Клипс подал мне руку. Рев толпы оглушал. Судья тряс колокольчиком, но его не было слышно.
"Колоссэум" был тот же. Но я перестал быть бандитом Карнеро и стал снова Самюэлем Пинглем.
Годвин произнес речь. Он говорил, что я блестяще удостоверил свою личность. Он говорил также, что я прибыл в Масатлан в полдень, как показал привезший меня рыбак. Он говорил, что Доктор Рольс был убит в девять часов утра. Это было установлено по бронзовым часам доктора, которые упали на пол во время борьбы Рольса с убийцей и остановились на девяти часах. Прокурор отказался от обвинения. Меня немедленно же освободили.
Но в моей душе на всю жизнь остался странный осадок. Цирковая арена с тех пор стала мне ненавистна, какие бы интересные номера на ней ни показывали.
До тюрьмы авто, в котором ехал я с Годвином и Клипсом, провожала многотысячная толпа.
Наконец я остался один. В камрру вошел Джиге.
– Поздравляю, – сказал он добродушно и крепко пожал мне руку. – Какие будут приказания от вашей милости? Завтра у вас на руках будут такие деньги, что вы за пояс заткнете всех Клипсов.
– Милый Джиге, – произнес я задумчиво, но твердо, -если вы мой друг – а я не сомневаюсь в этом, – то устройте так, чтобы меня выпустили отсюда сегодня вечером. Я не хочу дожидаться утра.
– Слово такого человека, как вы, для меня закон, ответил Джиге. – Все на свете дело рук человеческих,заметил он многозначительно и вышел, оставив дверь- камеры незапертой.
К полуночи меня вызвали в тюремную контору. Клерк Бен, сидевший за пюпитром на высоком стуле и болтавший ногами, благосклонно посмотрел на меня с высоты своего величия.
– Можете, Пингль, отправляться на все четыре стороны. Любопытное дельце, между нами говоря. Бумаги ваши затерялись. Труп бедняги Рольса затерялся. Сообщник ваш затерялся. Хорошенькая ошибочка, но это не меняет конечного результата. Вы прыгнули, как черт, и теперь на законном основании ступайте из нашего почтенного учреждения куда глаза глядят…
– В таком случае прощайте, Бен, – произнес я, снимая с себя арестантскую куртку.
– Простимся, когда выполним формальности, – пробормотал Бен, роясь на пюпитре в бумагах.-Так-с… Вот постановление суда… -Бен хитро подмигнул: А вы ловко одурачили судью… Сознайтесь, успели кое-что припрятать?
Неосторожный ответ с моей стороны мог опять напялить на меня полосатую куртку, и я вздохнул.
– Грешно смеяться над братом, ввергнутым в пучину бедствий,- смиренно потупив глаза, произнес я фразу из молитвенника, который пришлось переплетать в тюрьме.
Это спасло меня от приступа бешенства. А мне так хотелось свернуть на сторону челюсть этому хитрецу, думавшему подловить меня напоследок.
Тяжелыми шагами вошел Джиге.
– Вот и приказ начальника. Выдай, Бен, мистеру Пинглю деньги.
– Ах, да! – встрепенулся Бен. – У нас в переплетной вы заработали девятнадцать долларов десять центов. Прошу вас, распишитесь в получении, мистер Пингль…
Бен вручил мне деньги.
– Отправляйтесь,-сказал он мне насмешливо,- на свой остров, коптите там треску и будьте счастливы. Достаточно хлопот вы причинили нам. Кстати, вы брились три раза в тюремной парикмахерской. Надо удержать с вас тридцать центов…
Я оставил на пюпитре доллар. Бен ловко смахнул его на свой стол и прикрыл постановлением суда.
– До скорого свидания, – ядовито сказал он, когда я нахлобучил кепи.
– Передайте мой горячий привет мистеру Грегу и мое искреннее восхищение его следовательскими методами, не менее ядовито ответил я.
Выпустивший меня из ворот Джиге сказал сердечно;
– Не огорчайтесь словами Бена. Судьба привесила ему язык собаки, ничего не поделаешь. Отправляйтесь в любой отель, переночуйте, а утром шагайте к директору цирка. У него для вас всегда найдется работенка…
Но по скользкому от ночного дождя тротуару я пошел искать вокзал. Я хотел идти по жизни своей дорогой.
После новых скитаний я, наконец, добрался до восточного берега. На меня уже дуло свежим ветром родного океана. В порту с большой радостью увидел я, что под погрузкой у причала стоит "Зеленый кот".
Белозубый Ча выглянул из люка и узнал меня.
Шкипер, куривший на палубе трубку, прищурившись, взглянул на меня и вдруг приветливо крикнул:
– Алло! Алло, пропащая душа! Вижу тебя насквозь, малый. Иди-ка сюда! Берись за лопату, если хочешь домой…
Шкипер угадал – я хотел домой.
ВОСЬМАЯ ТЕТРАДЬ
С тех пор как я расстался с родным Эшуорфом, в течение почти трех лет мне не находилось места под солнцем. После кругосветного путешествия я снова у туманных берегов. Родина встретила меня неприветливо. Окончить жизнь угольщиком я не хотел. Во мне еще теплилась надежда. Но в большом городе, где я высадился на берег, для меня не было работы.
Подкрадывалась осень. Однажды ночью мне довелось сидеть в сквере спиной к спине с каким-то бродягой,чтобы согреться.
– Жизнь бродяги хуже смерти, – философствовал втот парень. – У меня нет никого из близких на свете, и мне все равно, куда деваться. Ах, сколько ошибок наделал я в моей жизни, мальчик! Да теперь уже поздно раскаиваться!
– Что же вам помешало стать на ноги? – спросил я. -Может быть, неуживчивый характер?
– Прежде всего нужда и безработица,- ответил он.- Вот сижу и дожидаюсь полуночи. За тоннелем недалеко стоит порожняк. Сюда придут двое приятелей и покажут, с какого конца будет удобнее забраться на угольный экспресс. Через сутки он домчит нас до Уэсли…
Родные места манили. И я решился. Бесплатные пассажиры ловко обманули "быков" – сторожей, охранявших пустые товарные вагоны, и платформы из-под угля. По мокрой грязи мы вчетвером подползли к вагонам. Потом я лежал на вонючей платформе, скорчившись, как бездомный пес. В нос лезла пахучая и едкая грязь. Жажда томила невероятно. Оборванные жалкие фигуры набились на платформу, и все мы сжались в плотный клубок. Поезд дернулся неожиданно, словно в припадке. Головой я стукнулся о какой-то железный болт. Еще больше захотелось пить. Повернувшись лицом вверх, я раскрыл рот и ловил редкие капли скупого дождя.
– Да не вертись ты!-сердито пробормотал кто-то, лежащий на моем животе.
А другой сосед беззлобно, но больно толкнул меня ногой в бок и захрапел.
Поезд полз в пространство, во тьму, в неизвестность, осторожно набирая скорость.
День я провел в железнодорожной канаве, дожидаясь ночи и порожняка. Попав, наконец, на платформу, я собирался доехать до Уэсли. Но пришлось покинуть платформу раньше.
Впереди оставался еще долгий путь. Я пробирался теперь пешком. Скоро я войду в Эшуорф, увижу отца и Эдит.
Но с каждым шагом мрачные мысли все больше терзали меня. Имею ли я право возвращаться? Ведь в редких письмах к Эдит и отцу из Бирмы я так красочно описывал мое будто бы блестящее положение, писал, что я чуть ли не ассистент промышленной лаборатории, сочинял, приукрашивал и хвастал, для того чтобы успокоить старика и бедную девочку. Конечно, они верили моим письмам. Зачем я вселял в них подобные иллюзии и несбыточные надежды? Что сейчас? По-прежнему я нищий и бездомный. Зачем я послушал Клипса? Надо было удариться о песок арены или о стол судьи, сломать себе спину, и все было бы кончено.
Терзаемый сомнениями, замедлял я шаги. Наконец остановился, набрал придорожных камней и наполнил ими старый вещевой мешок, потом забросил его себе на плечо и двинулся дальше, еле передвигая ноги.
Вот и глубокий канал Уэсли.
II
Помню, я долго стоял на берегу, охваченный жестокой тоской.
Ах, лучше бы я остался в городе: там можно ночевать если не под кустами сквера Виктории, то хоть в мусорных ямах Голдхилла.
С прокопченного полосатого неба спускался отвратительный вечер поздней осени, когда с севера собираются дуть холодные ветры и в воздухе чувствуется приближение туманной измороси, при одном напоминании о которой у каждого бездомного бродяги начинает ежиться кожа на спине, а сам он старается поплотнее запахнуться в свою видавшую виды куртку.