Торжество жизни, стр. 62

В бездонной темно-фиолетовой глубине неба властвует холод, звенящая хрустальная тишина, но земля все еще дышит тепло и мягко, как живая. Вот тихо прошелестел ветер, и на аллею плавно упал лист клена — он кажется золотым в лучах фонаря.

Катя потрогала его, — листок еще совсем теплый. Девушке захотелось сберечь его на память об этом вечере. Она даже подняла его, но затем передумала: чем, собственно, этот вечер отличается от всех прочих? — и положила листок в сторонку, за скамью, чтобы прохожие не растоптали его.

Катя сидела с подругами в парке. Им было хорошо, радостно, но Кате недоставало Степана. Если бы она могла поговорить с ним обо всем, что ее тревожило, ей стало бы совсем легко.

Степан уехал в тот день, когда она сдала первый экзамен на аттестат зрелости. За это время он прислал всего два письма: в одном сообщил, что прибыл в Ленинград, а в другом — что ему удалось достать двадцать граммов крови больного болезнью Иванова и что он по целым суткам не выходит из лаборатории. Это последнее письмо было написано карандашом, размашистым почерком, и вместо обычной подписи в конце его стояло большое "С" с закорючкой. Степан так никогда не подписывался… Видимо, он был очень занят.

Катя поймала себя на том, что думает только о Степане, но не о его делах. А ведь у него удача, такая удача, которая приходит редко. Ведь он написал, что если удастся исследовать вирус Иванова и если подтвердится предположение профессора Климова, во всей медицине произойдет коренной переворот.

Она старалась заставить себя думать о вирусе Иванова, но не могла представить, что это за вирус, чем замечателен, зачем нужен. Вместо этого вспоминалось какое-то особенное выражение лица, которое было у Степана в тот момент, когда он рассказывал о студентке Тане Снежко.

Кате хотелось, чтобы не Таня Снежко, а она поднялась бы вместе со Степаном на лекции Великопольского, когда тот выдвинул неправильную теорию; ей хотелось сейчас вместе с ним исследовать в Ленинграде таинственный вирус Иванова.

Катя много раз думала о том, чтобы поступить в Медицинский институт но заставить себя увлечься медициной не могла. Она вздохнула: не придется ей быть микробиологом, не будет она стоять плечом к плечу с будущим ученым Степаном Роговым.

И вдруг она услышала его имя.

К скамейке, на которой сидела Катя с подругами, подходил высокий плотный мужчина под руку с нарядной дамой. С ними шла девочка в коротеньком пальто. Это она спросила мужчину:

— Антон Владимирович, а где сейчас Степан?

— Рогов? — переспросил мужчина.

— Да.

— Не знаю. Вероятно, поехал в колхоз. А, впрочем, погоди, — его голос прозвучал насмешливо. — Рогова, кажется, послали в Ленинград набираться премудрости у профессора Климова.

Он направился было к скамье, где сидели девушки, но, увидев, что втроем не поместиться, двинулся дальше. Катя услышала, как его спутница раздраженно спросила:

— Опять? Ну, почему ты всегда с таким презрением говоришь о Рогове?

Приподнявшись, Катя подалась вперед — ей очень хотелось знать, что ответит этот мужчина, но его уже закрыл человеческий поток. Ей вспомнились острые злые глаза, презрительно перекошенный рот, и она подумала, что этот человек, наверное, враг Степана — тайный, хитрый и жестокий враг.

Кате вдруг стало холодно, и она зябко поежилась. Вновь заболело в груди — почему так часто повторяется эта неопределенная ноющая боль? Надо все-таки сходить к врачу…

Все вокруг потускнело, исчезла привлекательность чудной августовской ночи. Катя уже давно была больна, но не хотела признаваться себе в этом.

Глава Х

Двадцать граммов крови боцмана Кэмпбелла были разлиты поровну в двадцать ампул и сохранялись как величайшая ценность. У боцмана оказалась нулевая, наиболее распространенная группа крови, с вполне нормальным содержанием гемоглобина и чуть повышенным процентом лейкоцитов. Вирусов и микробов каких-либо известных болезней не обнаружилось.

Но и вирус Иванова не был найден.

Профессор Климов мобилизовал половину сотрудников института, но все экспериментаторы в один голос сообщили:

— Вирус не обнаружен. Экспериментальный материал исчерпан.

Исследования при помощи сильного электронного микроскопа тоже не дали никаких результатов. Правда, можно было предположить, что в крови находилось очень небольшое количество вирусных частиц, но факт оставался фактом: как и раньше, о болезни Иванова никто не знал ничего существенного — ее возбудитель не был найден.

Профессор уже несколько дней не поднимался с постели: переутомление от трехмесячной гонки за таинственным вирусом окончательно подорвало его здоровье. Степан сидел рядом похудевший, с ввалившимися глазами — и молча смотрел на бессильно протянутую сухую, желтую, с синеватыми вздувшимися венами руку профессора. Ему хотелось взять эту старческую руку, погладить ее, прижаться к ней губами, прося прощения за все: за тревогу, за беспокойство, за пробужденные юношеские мечты, за то, что ускорил и без того стремительный полет последних дней жизни человека, которого глубоко уважал. А профессор Климов говорил тихо:

— Не падайте духом, только не падайте духом! В науке ничто не дается легко… И науку сейчас творят не единицы, вот и вирус Иванова искал почти весь коллектив сотрудников института. Если вам придется еще раз встретиться с болезнью Иванова, если вы точно отыщете ее вирус, тогда работайте над ним сообща, всем коллективом… Только коллектив может достичь чего-либо значительного.

Я уверен, что теперь вы будете итти по верному пути. Я уверен, что болезнь Иванова вызывается вирусами, что это заразное заболевание, иначе как бы мог заболеть мой друг Введенский? К тому же у меня возникли две мысли, которые я попрошу вас проверить: может быть, вирус Иванова имеет специфическое место локализации размещается в каком-либо органе и оттуда влияет на организм? Вспомните дифтерию: микробы дифтерии сосредоточиваются в глотке, а яды-токсины можно найти везде. Мы исследовали кровь бактериологически, — что если ее исследовать еще и химически?

И вторая мысль: может быть, болезнь Иванова проходит циклическое развитие, и в той крови, которую мы исследовали, есть вирус в новой, не известной нам форме? Проверьте, прошу… Я вам, конечно, помогу, когда поднимусь, но… — он беспомощно махнул рукой и слабо улыбнулся: — …вряд ли из меня теперь выйдет дельный помощник.

Степан схватил его руку, крепко пожал и тихо сказал:

— Спасибо вам!.. За все, за все!..

Он не удержался, поцеловал руку профессора и быстро вышел из комнаты.

Злой северный ветер встретил его на пороге, сорвал кепку, захлестнул вокруг ног полы пальто, швырнул в лицо мелкими колючими иглами дождя. Ленинград казался сырым и мрачным; тускло поблескивая, уходил вдаль Кировский проспект; качались фонари, и тени деревьев — узловатые, черные — вздрагивали, словно желая сорваться с места и двинуться туда, на юг, где еще тепло и сухо. Нева сердито рвалась из гранитных берегов, по воде мчались быстрые седые барашки. Петропавловская крепость чернела безжизненной громадой.

На следующий день Степан Рогов выехал из Ленинграда, увозя с собой последние две ампулы с кровью боцмана Кэмпбелла.

Почти всю дорогу поезд хлестали тоскливые осенние дожди. Мимо окон вагона мчался тусклый белесый занавес, однообразно мелькали телеграфные столбы.

Степан очень устал, но спать не мог. Он беспокоился о Кате; сдала ли она вступительные экзамены, прошла ли по конкурсу? Ему было стыдно, что писал ей так редко, наспех, по нескольку строк. Наверное, она обиделась — вот и не ответила. Но нет, Катя должна понять, что он был занят вирусом Иванова.

"Вирус Иванова… вирус Иванова…" — эти слова звучали, как навязчивый мотив.

"А как же друзья? Где сейчас Таня Снежко, Миша Абраменко, Лена Борзик? Они все еще, наверное, в тайге. Там уже начинаются холода, завывает ветер, в палатках неуютно и сыро, но друзья бодры и веселы: пожалуй, уже заканчивают исследование той странной болезни, похожей на энцефалит, которая возникла так внезапно. Они, конечно, добились разгадки — ведь у них сколько угодно материала для исследования, это не то что вирус Иванова… Фу, снова вирус Иванова".