Дневники княжон Романовых. Загубленные жизни, стр. 77

Однажды в разговоре с Анной Вырубовой Александра заметила: «У большинства русских девушек, кажется, в головах нет ничего, кроме мыслей об офицерах». Но она, видимо, совершенно не принимала всерьез того, что происходило прямо у нее перед носом [928]. В 1914 году она еще называла своих дочерей «мои маленькие девчушки» в письмах к мужу, в то время как все они уже быстро превращались в молодых девушек, проявлявших интерес к противоположному полу. То, что казалось ей безобидной привязанностью ее старших дочерей, теперь перерастало в послеполуденные свидания и волнующие беседы, которые они вели, сидя на кроватях «наших». Первыми пассиями Ольги были армянин Николай Карангозов, корнет лейб-гвардии, и «ужасно привлекательный, темненький» Давид Иедигаров, мусульманин из Тифлиса, ротмистр 17-го полка нижегородских драгун, который поступил в госпиталь в середине октября. Он произвел на нее сильное впечатление, однако он был женат [929]. Иедигаров и Карангозов были первыми из нескольких смуглых удалых кавказцев-офицеров, зачастую носивших великолепные гусарские усы, которые побывали в госпитале во флигеле во время войны.

Татьяна тем временем поддалась мальчишескому очарованию бритого штабс-капитана Дмитрия Маламы, кубанского казака из ее собственного полка улан. Он был своего рода легендарной личностью после того, как геройски спас офицера из-под артиллерийского огня. Всем сестрам очень понравился Малама, они считали его невероятно милым и добродушным. Один из пациентов, Иван Степанов, живо вспоминал «русого, с румяными щеками» молодого офицера, такого скромного и преданного своему полку. Его невероятно мучило, что он лежал в госпитале и «наслаждался жизнью», в то время как другие воевали [930]. Впервые Татьяна делала ему перевязку 26 сентября. Она невероятно гордилась своими уланами и днями сидела у кровати Маламы, болтая с ним или разглядывая фотокарточки в альбоме. В то же самое время ее сестра проводила ничуть не меньше времени с Карангозовым, так как оба лежали в одной палате. Часто по вечерам они пели, Ольга играла для них на фортепиано. Поэтому, по словам Степанова, их палата была самой шумной во флигеле [931]. Такие вечера становились яркими событиями в повседневной жизни Ольги и Татьяны. Но, как и Мария с Анастасией, они всегда были рады повидаться и со своими прежними друзьями-военными, которые приезжали в командировки. Такими, как старый любимый Ольгин АКШ, который теперь служил в 1-м эскадроне царского конвоя и был для нее таким же «милым», как и прежде; и его сослуживец, штабс-капитан Виктор Зборовский, любимый партнер царя по теннису, явные признаки детской преданной любви к которому проявляла Анастасия.

Их жизнь становилась все более обыденной и в значительной степени ограниченной только Царским Селом. С фронта поступали неутешительные новости, и сестры, особенно Ольга, очень тревожились за отца. Но с офицерами конвоя они всегда чувствовали себя спокойно. Поскольку тети Ольги сейчас не было в столице (она работала сестрой милосердия в Ровно), Анна Вырубова стала приглашать четырех сестер вместе с этими офицерами к себе на чай в свой дом неподалеку от Александровского дворца. «В 4 мы пили чай у Ани с Зборовским и Ш[ведовым] душкой, – записала Ольга 12 октября. – Так рада, наконец увидались и уютно говорили». Татьяна была особенно рада, что в тот же день смогла поговорить по телефону с Дмитрием Маламой, который поручил Анне привезти Татьяне необычный подарок от него – «маленького французского бульдога… невероятно мил. Так рада» [932]. Она назвала собаку Ортипо, в честь коня Маламы [933]. Еще до того как привезти Ортипо, она пишет матери одну из своих типичных записочек с оправданиями:

Ортипо вскоре учинила жуткий беспорядок во дворце. Она озорничала, устраивала кавардак, а вскоре еще и забеременела, но появилась эта собачка во дворце ко времени, потому что вскоре умерла собака Алексея Выстрел, и Ортипо составила компанию для Швыбзика, собаки Анастасии. Правда, щенки у Ортипо оказались «маленькими и уродливыми», и семья решила не оставлять их [934]. К Татьяниному сожалению, Дмитрий Малама залечил свои ранения слишком быстро. Он был выписан из госпиталя 23 октября. «Ужас, как мне жалко», – вот и все, что она смогла заставить себя записать в своем дневнике [935].

4 ноября сестры Романовы сдали свои выпускные экзамены по хирургии. Через два дня вместе с сорока двумя другими медсестрами они получили документы об окончании курсов в штаб-квартире Красного Креста в Царском Селе. К этому времени Александра уже организовала семьдесят госпиталей по всему городу и округе [936]. К началу 1915 года, как вспоминал Сидней Гиббс, работа в военных госпиталях «стала средоточием их жизни и увлекательным занятием» для всех четырех сестер Романовых. Было до некоторой степени неизбежно, что обучение двух младших сестер от этого пострадало, «но сам опыт такой работы придавал им столько сил, что, конечно же, этим стоило пожертвовать» [937]. Как в то время писала с энтузиазмом Анастасия своему учителю ПВП: «Сегодня днем мы все поехали кататься, ходили в церковь и в госпиталь, вот так! А сейчас нам нужно пойти поужинать, а затем снова в госпиталь, вот так мы теперь живем, да!» [938] Война, по иронии судьбы, открыла для всех них новые горизонты.

Глава 15

Мы не можем оставить свою работу в госпиталях

В январе 1915 года на плечи сестер Романовых легла новая забота: Анна Вырубова попала в аварию, когда ехала на поезде Петроград – Царское Село, и получила серьезные травмы. Ее принесли в госпиталь во флигеле в тяжелом состоянии: с вывихом плеча, двойным переломом левой ноги, рваными ранами на правой, черепно-мозговыми травмами и повреждением позвоночника. Анна сама думала, что не выживет. Приехали ее престарелые родители, Татьяна встретила их в слезах и осторожно проводила к дочери. Валентина Чеботарева живо помнила ту ночь:

Николай, который тогда приехал домой из Ставки, услышал ответ Гедройц и сказал, усмехнувшись, Вере Игнатьевне: «Всякий по-своему лечит» [939]. Он еще некоторое время разговаривал с врачом тем вечером, как вспоминала Валентина. Обеим женщинам показалось тогда, что царь «безусловно, ни в какую святость и силу Григория не верит, но терпит, как ту соломину, за которую хватается больная исстрадавшаяся душа». Сам Григорий был заметно утомлен, работая над исцелением Анны. Позже он всегда утверждал, что «поднял Аннушку из мертвых», ведь вопреки всему она действительно поправилась [940].