Горячее солнце, холодный песок, стр. 22

Игумен Анисим положил ему на лоб прохладный успокаивающий компресс. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как ему удалось избежать смерти и вырвать пистолет из рук Олигарха, чтобы тот не причинил вреда и себе самому. Тело Олигарха осталось невредимым, но вот рассудок его покинул навсегда. Нашел ли Олигарх успокоение в сферах, где он сейчас пребывал, игумен Анисим не знал. Олигарх часто метался и стонал во сне. Игумен прошептал молитву и вышел из монастырского лазарета.

Любовь

1941 год. Враг наступал. Это был беспощадный, бессердечный, не знающий жалости враг. Она знала – пощады не будет. У нее внутри все словно замерло, наступила абсолютная тишина. Она словно умерла – что делать, куда бежать, и главное – как? В колыбельке всхлипнул ребенок, и женщина очнулась, вернулась из небытия, подошла, тихонько покачала, малышка успокоилась.

Трое детей мал мала меньше – и младшенькой всего восемь месяцев. Господи, как она с ними управится в дороге? Скудный запас продуктов, одеяло, немного белья – вот и вся ноша. И трое детей. Младшей восемь месяцев. Молоко пропало. В дороге не найти. И свекор. Женщина повернулась к окну, у которого на узкой кровати без движения лежал молчаливый худой старик.

Он слег еще до начала войны, но тогда ее муж был дома и вместе они справлялись – успевали и в колхозе поработать, и по хозяйству, и за детьми присмотреть, и за свекром поухаживать. Старик всегда был строгим, особых «нежностей» не допускал. Она его уважала и побаивалась, и ей всегда хотелось, чтобы старик был поласковее, помягче. Когда муж был дома, ей было проще. Теперь ее муж воевал, и ей приходилось справляться со всем одной, превозмогая страх, усталость, войну.

Женщина посмотрела на свои руки – когда-то они были нежными, с тонкими пальцами, аккуратными розовыми ногтями. Муж любил целовать ее пальцы, каждый по очереди, и в конце ее теплые ладони. Ей нравилась эта ласка. В тяжелые минуты одиночества она вспоминала это ощущение – прикосновение теплых любящих губ к своим ладоням, и ей становилось легче.

Теперь ее руки стали черными, сухими, морщинистыми, как у старухи.

Она подошла к свекру – старик давно не вставал, с трудом двигал руками. Поправила ему подушку, напоила водой и засмотрелась в окно: соседи собирали скудный скарб и готовились уходить из родного Прионежья. Нет, не так, – бежать, спасаясь от безжалостного врага. Женщины готовили в дорогу детей, немногочисленные мужчины пытались собрать инструмент, который мог бы пригодиться в дороге, оружие для защиты хотя бы на первый случай.

В окно стукнула соседка и поманила ее – выйди, мол, на улицу. Евдокия вышла во двор, присела на лавочку, рядом примостилась Суви, зеленоглазая красавица с вьющимися темными волосами. В последние месяцы они с Суви особенно сдружились, их сблизила схожая ситуация: у соседки муж также воевал, у нее был ребенок, мальчик десяти лет, и больная лежачая мать.

– Ох, Дуся, смотри, почти уже все село разбрелось, а тот, кто пока остался, отчалит на последнем пароме. Ты сама-то что надумала? Тоже парома ждешь или уже место присмотрела, где схорониться?

– Не знаю, Суви, не решила я еще, – Евдокия вздохнула, закрыла глаза и прислонилась головой к деревянной стене дома.

Она и правда пока еще не пришла к окончательному решению: с одной стороны, нужно спасаться, с другой – дети, свекор. Даже если ей удастся найти телегу, она не представляла, как сама сможет преодолеть паромную переправу и добраться до относительно безопасной территории с тремя детьми и лежачим свекром.

– Как не решила? – Суви аж подпрыгнула на скамейке. – Ты что? Ты понимаешь, что если ты останешься, вы все погибнете? Эти изверги никого не пожалеют. Ты ведь сама слышала – им что бабы, что дети, что старики.

– Да, Суви, я все это понимаю, но я не знаю, как с тремя детьми и свекром я выдержу дорогу.

– Ты собираешься его брать? Это ведь обуза какая.

Евдокия с удивлением вскинула глаза на соседку.

– Конечно, собираюсь, как же его оставлю? Он ведь не встает, еле двигает руками – он погибнет здесь!

– А с ним вы погибнете! Все! Тебе себя, детей не жалко?

– Жалко. И свекра жалко.

– Да он старик, он свое уже отжил! К тому же он ведь даже тебе не отец!

У Евдокии сердце похолодело – ей показалось, что сейчас соседка уговаривает не ее, а себя саму.

– Суви, а ведь у тебя мать болеет, почти не ходит.

– И она понимает, что с ней погибну и я, и ее внук. Она не эгоистка!

– Ну то, что она так говорит, это понятно. А ты сама как считаешь? Что сердце твое говорит?

Суви насупилась и отодвинулась.

– Она старшая в доме, как скажет – так я и сделаю. Ладно, прощай, пойду, дел много.

Евдокия еще немного посидела на лавочке и вошла в дом. Свекор все так же лежал на своей узкой кровати, но он явно был взволнован: время от времени он бросал на Евдокию быстрые, растерянные взгляды из-под густых седых бровей. Таким Евдокия своего свекра никогда не видела, на мгновение ей показалось, что она увидела, каким этот суровый дед был в детстве – такими мальчишечьими, беззащитно-детскими вдруг стали его много повидавшие на своем веку глаза. Евдокия не могла этого выносить, она подошла к старику, еще раз поправила ему подушку.

– Не волнуйтесь, все будет хорошо.

Старик посмотрел на нее и только вздохнул.

На следующий день Евдокия прошла по всему поселку, спрашивала, нет ли у кого лишней телеги в хозяйстве, чтобы она смогла вывезти свое семейство. Телеги не оказалось. По дороге домой она уже начала придумывать, как к кровати старика приделать колеса, чтобы хоть его можно было везти, а уж детей она как-нибудь дотащит.

Когда она, уставшая и голодная, наконец пришла домой, дед подозвал ее к себе.

– Дочка…

Евдокия вздрогнула – старик никогда ее так не называл.

– Дочка, Дусенька, ты не думай обо мне. Я прожил долгую жизнь. Свое уже отжил. Собирай ребят в дорогу. Главное – детей спасти. А я тут останусь. Ты мне немножко хлебца и водички оставь. И идите с богом.

Евдокия остолбенела. Такого она никак не ожидала. Потом, вспоминая этот момент, она подумала, что, наверное, старик услышал ее разговор с соседкой и принял такое решение.

Но в ту минуту она стояла словно каменная, не зная, что сказать. Она присела рядом с дедом на кровать, взяла его руку и прижала к своей щеке.

– Не волнуйтесь, отец, все будет хорошо, я придумаю, я справлюсь. – больше она ничего не смогла сказать, слезы душили. Старшие дети подошли к ним и прижались к матери.

– Мы все выдержим, главное – вместе, мы сможем, – Евдокия погладила детей по мягким волосам и чмокнула их в теплые макушки.

Старик молчал. Он долго жил и пережил не одну военную кампанию, знал, что такое отступление, знал, что такое находиться в тылу врага, и не питал иллюзий на этот счет. Он прекрасно понимал, что с ним они погибнут, но все надеялся на лучшее, чего-то ждал. И это «чего-то» так и не наступило. Когда он понял, что рассчитывать больше не на что, он и сказал Евдокии о том, что пора перебираться в другое место.