Горячее солнце, холодный песок, стр. 2

– Ты ничего не можешь мне дать. Все, что у тебя есть, – твоя красота, а она не поможет мне получить то, что я хочу. Я женюсь на девушке из хорошей семьи, у нее богатый, влиятельный отец. А тебя я никогда не любил. Прощай.

Она думала, что уже никогда не сможет почувствовать боль – ведь она умерла. Но это воспоминание причинило ей такое страдание, что она не смогла с ним справиться: ее словно выбросило со стула к открытому окну. Упираясь руками в подоконник, она еще раз посмотрела на небо и занесла колено, чтобы переползти на ту сторону.

В сумочке резко зазвонил мобильник. Ее как током пробило – вдруг это он! Со всей возможной скоростью она добралась до сумки, вытряхнула все на постель, схватила звонящий телефон.

– Алло!!!

Она услышала только длинный гудок, она не успела ответить. Номер, с которого был вызов, не определился. Она выронила телефон на пол и решительно направилась к окну.

Сзади мягко хлопнула дверь, в палату вошла медсестра. Она внесла в палату букет чайных роз и тарелку с фруктами и начала раскладывать эти дары на тумбочке рядом с кроватью. Палата наполнилась тонким приятным ароматом, и девушке стало легче дышать, она застыла у открытого окна.

Ну что, милая, тебе получше? Ты сегодня заново родилась! А парень, который тебя привез, просто спас вам жизнь. Ты ему свечку во здравие поставь. Знаешь, как его зовут?

Медсестра говорила и говорила, ее голос журчал тихим ручейком, девушка почти не слушала – ее сознание зацепилось только за слово «вам». Кому – «вам» – он спас жизнь?

– Почему вы говорите «вам»? – она сама испугалась своего хриплого голоса.

Медсестра оглянулась.

– Что ты спросила?

– Вы сказали: «он спас вам жизнь». Кому «вам»? Он спас кого-то еще?

– Тебе и твоему малышу. Ты беременна, разве ты не знала об этом?

Нет, она не знала. Девушка опустилась на кровать. Сколько потрясений она сегодня испытала и осталась жива. Да, она вдруг почувствовала, что жива! И хочет жить! Не ради себя – ради своего ребенка, ради того парня, который спас их сегодня, чтобы ее ребенок вырос счастливым, чтобы усилия того парня не пропали даром. Она должна жить и будет, будет жить!

А ведь она даже не спросила, как его зовут, не поблагодарила за спасение! Боже, какая она неблагодарная дура!

– Скажите, а можно поставить свечку за человека, которого не знаешь, как зовут?

Медсестра присела рядом с ней, обняла за плечи и прижала ее к себе.

– Конечно, милая, Бог все видит, ты, главное, молись от души. А Господь узнает, за кого ты молишься. И Господа поблагодари за то, что он тебе спасение послал – через этого юношу. И за то, что ребеночка тебе дал. У нас при больнице есть часовенка, там ты и помолиться можешь, и свечку поставить. Все будет хорошо, а сейчас спать ложись. Ты теперь не одна.

Она не одна. Теперь она не одна. Теперь она никогда не будет одинока. Какая прекрасная ночь! Как ярко и радостно засияли звезды…

«Ты не знаешь, что никогда не была одинока», – подумал юноша, глядя на светящееся окно ее палаты. Он постоял под ее окном еще несколько минут, бросил свой мобильник на переднее сиденье кабриолета и поехал прочь от больницы. Через несколько секунд его машина растворилась в темноте.

Утром, когда она проснулась в больничной палате, эйфория прошла, и сложившаяся ситуация встала перед ней во всей своей реальности. Девушка «стояла на перекрестке» и не знала, какую дорогу выбрать.

Ученый

Он сидел перед монитором, на котором отслеживал длинную генетическую реакцию, обещавшую ему Нобелевскую премию – конечно, в случае успешного завершения почти бесконечной цепи удивительных превращений.

В распахнутое окно в лабораторию прокрался тонкий запах сирени, утвердился в ней и через несколько минут полностью наполнил собой все ее уголки. Он с наслаждением вдохнул этот запах, прилетевший к нему с очередным порывом легкого, шаловливого теплого летнего ветерка, и прикрыл глаза.

О чем ему думалось, о чем мечталось под этот нежный ускользающий капризный аромат? О том, что дом на побережье с видом на океан теперь станет реальностью. О том, что красный кабриолет, который так хотела его жена, будет мчать их по берегу и ветер будет развевать ее волосы. О том, что можно будет заниматься наукой ради науки, а не ради заработка. О том, что наконец в их семье появится малыш.

Долгожданный, желанный ребенок, который сделает их семью настоящей семьей. Они с женой этого страстно желали, хотели так сильно, что и нобелевка, и вечная слава, и дом на берегу океана, и другие желания уходили на второй план, казались ничтожными и пустыми.

Мечты уносили его все дальше, он уже представлял, как их сын (а он не сомневался, что у них будет мальчик), как их сын окончит лучшую школу, поступит непременно в Гарвард и прославит их фамилию открытием, способным изменить жизнь всего человечества.

Он не думал о том, что если бы его родители были живы или он хотя бы знал – кто они или где похоронены, то мог бы приходить на их могилки и рассказывать о своих успехах. Он никогда не думал о том, что он – гений, что он уже прославил свою фамилию, ту, которую ему дали в детдоме.

Он никогда не ощущал своей исключительности, пожалуй, только тогда, когда сверстники били его за его отстраненность, непохожесть на них. Он постоянно сидел с книжкой на широком подоконнике окна, выходящего в сад, и с упоением читал, в то время когда его сверстники втихаря курили за углом детдома. Читал он много, все, что только мог найти, все, что ему приносили сотрудники детдома, все, что было в библиотеке их небольшого городка.

В один из летних дней, когда ему особенно не хотелось возвращаться из библиотеки в детдом и он, как всегда, сидел на подоконнике с книжкой, ему в глаза прыгнул солнечный зайчик и заставил на мгновение зажмуриться.

Чудная картина, как кадры из фильма, пронеслась у него в голове: он увидел себя – взрослого, как ему тогда показалось, почти старого – с седыми висками, трясущимися руками, блуждающим взглядом, в роскошном доме, уставленном скульптурами и золоченой мебелью, увешанном картинами, с белым роялем посередине просторного зала. Он сидел в роскошном кресле, похожем на трон, и плакал, а рядом с ним стояла очень, очень, очень красивая женщина и с жалостью и сожалением смотрела на него. Потом она повернулась и медленно пошла прочь, непреклонно, не оглядываясь, и только ее мерные шаги гулко отдавались эхом в разных концах зала.

Когда вспышка от солнечного блика отпустила его глаза, он открыл их со вздохом сожаления – ему было жаль, что он не смог рассмотреть лица той красивой женщины. На какое-то время он даже почувствовал себя из-за этого несчастным. Но в детстве грустные мысли и чувства тают быстро, и уже через минуту он забыл о своих сожалениях и снова с головой ушел в чтение.

Он вспомнил об этой женщине только через много лет.

Он стоял перед новой картиной своего любимого художника и наслаждался. Он очень близко чувствовал творчество этого молодого, но уже очень известного живописца. Его палитра, смелые взмахи его кисти, неуловимые и в то же время четко очерченные линии, силуэты, изгибы – все это доставляло ему истинное наслаждение. Полотно, ради которого он сегодня пришел, не было исключением, мало того – сегодня он испытал не просто эстетическое удовольствие.

Он стоял перед изображением молодой девушки в сине-золотой маске, с распущенными каштановыми волосами и загадочной улыбкой, и в его груди становилось все теплее. О чем она думала, о чем мечтала, эта нежная красавица? Кого она ждала? Или от кого– то скрывалась под этой маской? Или… она не хотела, чтобы ее узнали? Но почему? Почему она скрывала свое лицо? Что происходило в ее сердце? Оно было свободно? Или занято? А вдруг она уже влюблена? От этой мысли у него вдруг сжалось сердце.

Через несколько секунд он пришел в себя и с некоторой растерянностью проанализировал это свое состояние – с чего вдруг картина, пусть даже очень хорошая, вызвала у него столько вопросов и такие чувства? Ведь это – картина: холст, краски и вдохновение художника. Не человек. Не живая девушка. Да и девушки во плоти никогда не вызывали у него такого сердечного волнения, как эта нарисованная незнакомка – еще пара минут, и он захотел бы прижаться губами к ее губам.