Большая книга перемен, стр. 94

Она налила кофе себе и Коле, спросив Сторожева вежливо и ровно, будто ничего не было:

– Вам не предлагаю?

– Нет, спасибо.

Коля, обдумав, наверное, очень тщательно, слова, которые скажет, начал:

– Даша…

– Не надо, – попросила Даша. – Я обо всем подумала. Вы забыли спросить, между прочим, как я вообще к нему отношусь. Так вот, отношусь хорошо. Он мне нравится.

– Не верю, – сказал Коля.

– Твое дело.

А Сторожев думал о том, что он должен реабилитироваться. Девочка, конечно, по сути угадала: он хотел бы ее перекупить. Но никогда этого не сделает. Не потому, что денег не хватит – смелости не хватит. Однако Сторожев не хотел согласиться с собственным этим признанием. Нет, не смелости, а совести. И как раз хватит. Он не стал бы пользоваться. И ему неприятно, что Даша о нем так думает. Но, чтобы она поверила в чистоту его помыслов, он обязан быть откровенным. И он сказал:

– Даша, я не буду скрывать, ты мне очень нравишься. (Коля удивленно глянул на него.) Больше того, я в тебя несколько дней был даже влюблен. В этом ничего особенного, бывает. Ведь правда?

– Правда, – ответила Даша.

То ли в поддавки играет, то ли ей просто неинтересно со мной нормально говорить? – подумал Сторожев. Но продолжил:

– Мелькнуло, как говорится, и прошло. У меня любимая женщина, мне с ней хорошо и… В общем, нет у меня причин на тебя покушаться. И желания, извини. Но Коля – мой друг. А Лиля – женщина, которую я когда-то очень любил. Я хочу помочь не им, а тебе. Но ты в каком-то смысле их часть, поэтому и тебе. Если ты веришь в это, тогда… Ты веришь?

– Верю.

– Тогда скажу главное: Павел Витальевич Костяков – страшный человек. На его совести столько искалеченных судеб, что…

– Все мы кого-то калечим, – сказала Даша, подумав о Володе. – По-другому не бывает.

– Согласен, – сказал Сторожев, подумав о бывших женах и померших на его руках больных, – но смотря какой масштаб.

– Сейчас он ничем таким не занимается, – сказала Даша.

– Это он тебе так сказал?

Даша не ответила. Сторожев понял, что она не хочет разговаривать на эту тему. Возможно, ей просто все равно. Она же совсем еще юная, того прошлого, когда Костяков-старший вовсю злодействовал, для нее нет, ее там просто не существовало.

Повисла пауза. И Коля хотел что-то сказать, и Сторожев, но что именно – не могли сообразить.

Даша этим воспользовалась, встала:

– Ладно, пойду. К Володе.

– Вот! – обрадовался Коля. – Ведь ты Володю любишь же!

– Нет. Мы дружим. И потом, почему вы считаете меня лучше, чем я есть? Вы как-то, дяденьки, про материальную сторону забываете. Я хочу сделать карьеру и стать классным фотографом. А настоящая аппаратура стоит огромных денег. Я хочу переехать в Москву, выпускать журнал о фотографии, – на ходу придумала Даша и тут же в это поверила. – Я хочу иметь приличную машину, как у вас, Валерий Сергеевич. Жить в хороших условиях. Ни в чем себе не отказывать. И своим детям, когда будут. Володя мне этого не обеспечит, вы тоже. А Костяков обеспечит.

– И все? – спросил Коля. – Так примитивно?

– Да, представь себе. Я свободный человек? Я имею право выбрать примитив? Вот я его и выбираю. А потом, кстати, Коля, это чтобы ты совсем успокоился, жить я с Костяковым буду года два, вряд ли больше. Он предложил контракт заключить – как честный человек. Так что я не продаюсь, а сдаю себя в аренду.

Даша пошла в прихожую, но вернулась, сказала Коле:

– Пожалуйста, не делай ничего в моей комнате. Буду я в ней жить или нет, но пусть будет хоть одна нормальная комната, ладно?

После ухода Даши Коля и Сторожев довольно долго молчали.

Потом Коля сказал:

– Вот так живешь рядом и не знаешь человека совсем.

– Мы и себя-то не знаем, – успокоил Сторожев.

– Иди ты на х… со своей мудростью, психолог! – взорвался Коля. – П…ж это все! Прекрасно мы себя знаем, только вид делаем, что не знаем! Извини… Кажется мне, Валера, что она врет. Или накручивает. В любом случае надо все сделать, чтобы она не досталась Костякову. У меня такие предчувствия, что просто душа разрывается, я серьезно.

– Надо с Немчиновым посоветоваться, – сказал Сторожев.

– Зачем?

– Ну, он же книгу пишет про Костякова. Может, нарыл уже что-то. Ему же, паразиту, в тюрьму надо, а не на брачное ложе! Невзирая на давность лет!

– Это идея, – сказал Коля. – Надо с ним встретиться, поговорить.

44. ГОУ. Перечение

__________

__________

__________

__________

__________

____ ____

Дубков ел, пил и спал урывками – писал поэму, потрясенный масштабом собственного замысла. Сначала он назвал поэму «Россия воровская», но решил, что это слишком в лоб. Зато с первых же строк, осенивших его в начале работы, стал вырисовываться символический образ корабля.

Вступление было размашистым, звучным:

На нижнюю палубу Дубков поместил топливо и выразил парадоксальную мысль о том, что данное нам благо может обернуться нашей погибелью:

Вторая палуба: работяги, кочегары.

Третья палуба: прорабы.

На четвертой палубе Дубков устроил кухню и прачечную с обслуживающим низшим персоналом, на пятой поселил официантов и белошвеек – обслугу почище, на шестой охрану, которая защищает верхние палубы от нижних, если взбунтуются, на седьмой мелкое начальство, на восьмой деятелей шоу-бизнеса, а в отдельном отсеке – предателей из числа творческой интеллигенции. Кто будет на палубах с девятой по одиннадцатую, он еще не решил, а на двенадцатой, само собой, власть. Финальные строки у Дубкова были уже готовы.

Чтобы не сбить себя с вдохновения, Дубков почти не говорил с женой, не отвечал на звонки, а потом и вовсе выключил мобильный телефон. По городскому отвечала Татьяна, всем говоря, что Вячик уехал. Но вдруг постучала негромко в дверь:

– Извини, это Максим Витальевич!

Татьяна понимала, кому невозможно сказать неправду. Дубков тоже понимал, что Максиму придется ответить. И, схватив трубку, сказал:

– Здравствуйте, все идет своим чередом, работа движется, не беспокойтесь.

И вернул трубку жене.

– Как бы не вышло чего, Слава, – вдруг сказала она.

– Чего это ты? – удивился Вячик. – Иди-ка, приготовь чего-нибудь быстренько. Яичницу, что ли.