Большая книга перемен, стр. 74

Даша подняла фотоаппарат и щелкнула.

Она редко видела такую перемену в людях: только что человек романтически пылал, летел, парил – и вдруг глаза потемнели, будто даже поменяли цвет, Павел оскалился, стиснул зубы, будто зажимал ими что-то, с шумом втянул воздух, а потом сказал, начав говорить, еще не разжав зубов:

– Послушай, я, конечно, идиот, я влюбился, но если ты попробуешь надо мной смеяться, я тебе твою красивую голову оторву. И здесь вот закопаю. И мне ничего не будет. Дай сюда!

– Э-э, ты не очень-то!

Даша прятала за спину аппарат, Павел подошел, вырвал его и хрястнул о дерево. А потом растоптал. Поднял, что осталось, схватил за ремешок, раскрутил и кинул – далеко, куда-то в кусты за кладбище.

– Не горюй, куплю новый. Но больше не шути со мной. Я с тобой по-человечески, а ты… Ладно, сам виноват.

Павел пошел в машине. Сел. Высунулся:

– Едешь?

– Спасибо, мне тут хорошо.

– Не дури, тут никакого транспорта нет.

– Пешком дойду.

– Дело твое.

И машина Павла тронулась, стала пробираться по кочкам и рытвинам, заросшим травой. Может быть, это были старые, брошенные могилы.

Даша злилась и на него, и на себя. Человек чудит, конечно, это смешно, но не врет, действительно влюбился, а она фотиком начала щелкать. Детский сад. Но орать на себя она тоже не позволит. Как сразу покривился весь, как его расперло! Но, опять же, не в себе человек…

Даша взяла телефон, позвонила Павлу.

Тот ответил сердито и коротко:

– Ну, чего?

– Извини. Возвращайся.

Через пять минут Павел вернулся, Даша села в машину.

– Я не потому, что не хочу пешком идти, – сказала она. – А просто – ну, неприлично себя повела, конечно. Давай сделаем паузу, ладно? А то, извини, ты как танк, а я как муравей. Мне страшно.

– Правда, что ли?

– Конечно. Ты вон какие клыки показал.

– У танков клыков не бывает. Просто не надо меня заводить.

– А на меня не надо орать.

– Ладно, договорились.

Довольно долго ехали молча. Потом Павел спросил:

– А чем твой парень занимается? Где живет?

Даша рассказала – так, как было. Рассказала даже о проекте Володи снять помещение и открыть фотостудию.

– Могу помочь. Это ведь и для тебя тоже.

– Ты понимаешь, как это выглядит?

– Да никак. У меня площадь есть в торговом центре «Меркурий», сдам вам метров сорок, хватит?

– И меньше хватит. Но мы будем платить!

– А куда вы денетесь? На рассрочку разве что соглашусь – в виде исключения.

– Это хорошо бы, – сказала Даша деловитым голосом деловитой девушки.

В городе она вышла, хотя ей было нужно ехать в ту же сторону, что и Павлу, к Водокачке. Но она не могла уже находиться с ним рядом, слишком как-то стало неловко. Ничего, на маршрутке доедет. Или к Володе опять? Нет, домой, к Лиле.

Даша приехала домой, весело обедала с Колей, весело говорила с Лилей, затеяла стирку и уборку.

Но на душе было темно и непонятно. Странный был сегодня день. Очень странный.

Вдобавок ко всему, когда ехала в маршрутке, позвонил друг Коли, тот самый Сторожев, который рассказывал ей про свою «я-болезнь». Просит сделать фотографии сотрудников. Хорошо, если дело только в фотографиях. А если и тут личный интерес? Они что, с ума все сошли?

Даша сказала, что очень занята, позвонит, как только освободится.

32. ХЭН. Постоянство

____ ____

____ ____

__________

__________

__________

____ ____

Вы разрываетесь на части, пытаясь двигаться сразу в двух направлениях.

Дубков опять пыхтел в кабинете, привыкший таким нечленораздельным образом общаться сам с собой, а жена Татьяна прислушивалась. Она знала, что Вячик вчера встречался с Максимом Костяковым, что тот вторично предложил ему написать книгу. И Вячик вчера был весел, возбужден, доволен собой. Но сегодняшнее пыхтенье было настораживающим, с преобладанием междометий «це-це-це», «ну, ё!», «ы-хы-хы». Это и раньше случалось, но, как правило, муж преодолевал сомнения и все кончалось победительным «баям-бадам!» или окончательно торжествующим «ёптарида!».

На этот раз период колебаний затянулся.

Дубков и в самом деле не мог понять, как подступиться к материалу. Максим Костяков опять обратился к нему, предложил сделать на этот раз не книгу, а что-то вроде альбома с подписями. Правда, и денег меньше, но зато в две-три недели можно осилить эту халтурку.

Халтурка-то халтурка, но, оказалось, не так все просто.

С утра Дубков засел перебирать фотографии и читать подготовительный текст Максима (фотографии и фрагменты текста были пронумерованы, чтобы не искать, где что должно быть).

Фотографии и семейные, и такие, где Павел фигурирует среди уважаемых персон, находясь, как правило, в центре.

Дубков разложил по хронологии – детство, школа, институт и т. д.

А вот папа с мамой. Большая раскрашенная фотография, мама в крепдешиновом платье, застыла, будто в игре «замри – отомри». Аналогично и папа. Кроме внешней схожести с оригиналами, в лицах ничего личного. Есть в таком подходе и наивность, и великое хитроумие: если представить, что такие портреты десятками и сотнями повешены в ряд, никто не выделится, не обособится, то есть не продемонстрирует стремления быть лучше коллектива. И все умеренно симпатичны.

Казалось бы, просто наблюдение, а ведь за ним эпоха, подумал Дубков. Вот бы что подписать под портретом. Но там всего лишь: «В.Д. и Е.М. Костяковы». И примечание Максима: «Тут хорошо бы подпись в стихах, что значат отец и мать для нас, для людей вообще. Про святое отношение к родителям. Можно придумать или поискать в Интернете».

Дубков поискал в Интернете, но там были все больше поздравительные вирши, адресованные живым. С ужасающим дурновкусием, естественно. А надо об ушедших все-таки чуть покультурнее. Однако даром, что ли, он не только прозаик, но и поэт? Две книги лирики – не собачий хвостик! Правда, последние лет восемь ни строчки не написал – очень уж прозаическая пошла жизнь.

Вячик повозился, поприкладывал слова к словам, и за час сочинилось следующее:

Святее нет имен – Отец и Мать.
Мы будем вас всечасно вспоминать.
Ведь это вы открыли дверь
Туда, где живы мы теперь!
И весь прекрасен этой жизни свет.
Одна печаль: что вас средь нас уж нет.

Он даже руки потер – здорово получилось! Красиво, достойно, без пошлости.

Идем дальше. Детские фотографии Павла, Леонида, Максима. Павел и Максим с малолетства крепыши, Леонид похудее, побледнее. Может, тоже в стихах попробовать?

О детство, ты прекрасная пора!
Мы короли и школы, и двора.
И это безгранично королевство,
Которое мы называем Детство!

Вячик даже вспотел не только от творческого усилия, но и от удовольствия: усилие оказалось приятным, второе стихотворение далось намного легче первого. Впрочем, надо остыть. А то понапишешь, а им не понравится. Надо проконсультироваться сначала. Он позвонил Максиму, извинился за беспокойство, рассказал о своей придумке, прочел то, что сочинил. К его удовольствию, Максиму очень понравилось. – Даже не знал, Вячеслав Ильич, что у вас такой талант. В самом деле, стихи – самое то, звучит празднично. И никаких лишних деталей. Но конкретики кое-где подсыпьте все-таки. – Постараюсь. И Дубков начал стараться. Машинально он бормотал и напевал, и Татьяна наконец услышала то, чего ждала, – и «баям-бадам!», и «ёптарида!». И с легким сердцем пошла готовить обед. Братья в школьной форме. Пишем:

Веселые вы, школьные деньки!
В душе о вас мерцают огоньки.
Хотели б мы и за порогом школьным,
Чтоб мир казался звонким и прикольным!