Большая книга перемен, стр. 72

Но тут послышался щелчок, раздался голос Лизы:

– Максим Витальевич, Зулин пришел.

– Жду, пусть зайдет. До свидания, Илья Васильевич. А книжку нам Дубков напишет. Будет счастлив. Успехов на ниве литературного творчества!

Выходя из кабинета, Немчинов столкнулся с лысоватым коренастым человеком, которого он знал со студенчества, – Зулин учился в параллельной группе, ничем не блистал, ходил особняком, а потом, натыкаясь на его фамилию в газетах, в том числе своей, Немчинов поражался разнообразию его деятельности: то он директор кинотеатра, то вдруг работает в областном отделе народного образования, то неожиданно становится владельцем кафе на набережной, то выныривает в комиссии санитарного надзора при мэрии, а потом сплошь то начальник какого-нибудь департамента, то замминистра, то руководитель какой-то секции при каком-то отделе какой-то комиссии общественной палаты при губернаторе – и т. п.

Зулин очень удивился, увидев Немчинова, словно его нахождение здесь было чем-то из ряда вон выходящим. Но тут же умело прогнал из глаз удивление и поздоровался с Немчиновым весьма искусно. Не зная, в качестве кого тут был Илья, он придал интонации неопределенное звучание. Если Немчинов тут был как друг, со стороны послышатся обертона приветливости. Если как враг, будут заметны призвуки неприязни.

Жук навозный, невежливо подумал о нем Немчинов.

И тут же добавил: как и я.

30. ЛИ. Сияние

__________

____ ____

__________

__________

____ ____

__________

– Возможно, – говорит Егор, – на обложке будет только название, фамилия драматурга и фотография. Из Интернета возьмем и обработаем, если классик. А живые авторы мне сами пришлют, попрошу.

– Это правильно. А то копирайты всякие, то-се.

– Именно. С классиками легче, они умерли.

– Ну да. Шекспир какой-нибудь.

– У Шекспира нет фотографий.

– Почему?

– Не было фотографий в его время.

– А он когда жил?

– В шестнадцатом веке. И семнадцатый прихватил.

– Я даже не могу представить, когда это. А мне казалось – ну, век девятнадцатый примерно.

– Темная ты, оказывается.

– А я тебя спрошу, что такое экспокоррекция, скажешь?

– Нет.

– Вот и все. Каждый знает по своей специальности.

Они продолжали обсуждать обложки и дизайн, хотя Даша давно уже поняла, что это только повод для встречи с ней. Что ж, приятно.

И с ним легко. Общаются так, будто у них уже всё было. Сидят рядом на диване плечом к плечу, вернее, даже полулежат, вполне интимно, если посмотреть со стороны.

Потом поговорили о спектакле, Егор показал Даше рецензии в сарынских газетах. Были и хвалебные, и ругательные, но хвалебные явно умнее – без приторности, дельно, с разбором постановки и ролей, в ругательных же были только брызги раздраженных слов.

Потом предложил выпить вина.

Выпили.

Вечерело.

Егор рассказывал о жизни в Москве, о детстве, но было видно, что думает о другом.

Все идет к тому, что он будет пытаться перевести меня в горизонтальное положение, думала Даша. А я, похоже, не против. Давай, девушка, не врать себе, ты его хочешь? Да. Ты считаешь, что его надо поканителить и не сдаваться так быстро? Пусть другие этим занимаются – и почему сдаваться? Никто никого приступом не берет. Два красивых человека захотели друг друга – нормальное дело. А Володя не муж и даже, пожалуй, не любовник. Друг. Не бойфренд, дурацкое слово, именно друг. (Некстати вспомнилось, как встретила одноклассницу Верочку, и Верочка рассказала, что у нее все хорошо – учится, ушла наконец от родителей, живет с любовником, встречается с одним парнем. «А парень – не любовник, значит?» – спросила Даша. «Любовник – когда намного старше и богатый, – объяснила Верочка. – А парень – когда красивый и молодой, но пока бедный».)

Даше было интересно, как Егор перейдет к тому, чего он больше всего желает, судя по его глазам, которые становятся все больше напряженными.

И дождалась.

Прервав сам себя, Егор долго и внимательно смотрел на нее и сказал:

– Не люблю суеты и всяких дурацких подкрадываний. Ты мне страшно нравишься. Я очень хочу, чтобы ты осталась у меня.

– Навсегда?

– Сегодня.

– Испугался? Ладно, не бойся, шучу. Ну хорошо, попробуем. Ты заманчивый вообще-то.

Егор встал и протянул руку.

Даша поняла его, протянула руку, поднялась.

Он повел ее в спальню.

Как у елки, подумала она, мальчик-зайчик повел девочку-белочку попрыгать под ветками и гирляндами. И получить подарок. Ей стало смешно, она мысленно приказала себе быть серьезней. А то ведь иногда такое накатывает, сама не рада. Не хочется портить – пока все довольно романтично.

В спальне Егор остановился у постели, обнял Дашу, поцеловал. Губы были сладко-кислыми – после вина. После этого он начал медленно раздевать Дашу.

Грамотно, отметила она, стоящую женщину раздеть легче, чем лежачую, – не надо вырывать из-под тела одежду и ворочать с бока на бок. Хотя мог бы и самой предложить, она умеет. Но пусть, если это ему нравится.

– Это оставь, – шепнула Даша. – Сам одетый стоишь, я стесняюсь.

Егор разделся сам, но тоже оставил последнее.

Повел в ванну.

Ванна, увидела Даша, сделана с умом и явно с учетом не просто помыться, но и провести с кем-то время. Однако похожа при этом на место общего пользования – может, из-за величины. Не Даше бы привередничать, она дома моется под самодельным душем, который Коля выгородил в углу, летом там задохнешься, зимой ноги к полу примерзают. А в квартире Володи она вообще не заходит в ванную, где всегда висит таджикское разноцветное белье. Володя обычно приносит ведро воды, у него под кроватью таз и ковшик – и ничего, обходятся…

Егор подвел ее под душ, снял с нее и с себя то последнее, что оставалось, налил на ладонь зеленого геля.

Пустив мелкий дождик душа, сыплющий со всех сторон, Егор начал обмыливать Дашу.

И это должно быть очень приятно (впрочем, не так уж для нее ново – с Володей они тоже друг друга мыли), но смешинка, возникшая при мысли о мальчике-зайчике и девочке-белочке, вместо того чтобы исчезнуть, росла и превратилась во что-то рвущееся наружу, подпрыгивающее где-то в животе – что Егор может принять за спазмы желания. Что ж, пусть принимает.

Однако смешило все – и цвет геля, который стекал зелеными струйками и только потом под рукой Егора превращался в пену, и его серьезные заговорщицкие глаза, и последовательность, с которой он обрабатывал поверхность ее кожи – движениями привычными и опытными, как у массажиста, который оглаживает и разминает пациента перед тем, как приступить к основным процедурам… А когда Егор подобрался пальцами туда, куда ведут естественные складки тела, сводя две линии в одну, Даше стало не только смешно, но еще и щекотно, она согнулась, затряслась, отбросила руки Егора.

– Тебе неприятно? – огорченно спросил Егор. – Или уже так хорошо?

Даша не выдержала. Держась за стену, чтобы не упасть на скользком полу, она села в угол и, как говорит Володя, не раз это наблюдавший, разоржалась. Она безудержно, взахлеб смеялась, не могла остановиться – до боли в животе, почти до истерики. Егор стоял боком к ней и молчал. Даша, опустив голову, постепенно успокаивалась. Но подняла голову, увидела уныло опавший профиль умелого Егора – и опять приступ.

Просмеявшись окончательно, уткнувшись головой в колени, она подождала, не возникнет ли опять, поняла, что успокоилась, и сказала:

– Прости. Я просто дура.

Молчание.

Егор ушел из ванной.

Через некоторое время Даша вошла в спальню, его там уже не было.

Она оделась.

Вышла в гостиную.

Егор спокойно сидел за столиком и пил вино маленькими глотками.

– Егор…

– Помолчи, ладно?

– Понимаю. Секс – дело серьезное.

– Ты и правда дура, – сказал Егор, вкладывая в это слово максимум разочарования. – Провинциальная дура, хоть и умеешь выдавать себя за умную.