Большая книга перемен, стр. 122

Он уже рассматривал сайт Даши, ее журнал, но на этот раз все выглядело иначе – будто он теперь лучше знает ее. Хотя и в самом деле лучше.

Красивая девушка.

Очень красивая. Почти ровесница, могли быть знакомы.

И Гера все смотрел и смотрел на ее фотографии, читал ее записи, и ему все больше жаль становилось эту девушку. Интересно, что нет ни одной хмурой фотографии. Даже на серьезных – улыбается. Глазами, краешком губ. И записи веселые, вернее, с иронией, с умной усмешкой. Незаурядная девушка. Как это странно – человека нет, а его слова – вот они, написанные несколько дней назад, живые и без всяких предчувствий. Записи человека, живущего интересно и собирающегося продолжать в том же духе. И уверенного, что так и будет.

Была бы жива, влюбился бы. Впрочем, и сейчас уже влюбился, подумал Гера.

И даже слегка испугался: не хватало ему, как Немчинову, с ума сойти.

В эту ночь он долго не мог заснуть.

А когда заснул, почти сразу же (так показалось ему, спящему) приснился сон: стоит прокурор Лаврентьев у доски в седьмой аудитории юридического университета (которая амфитеатром), стоит абсолютно голый, но Геру это не смущает, он только удивляется, как попал сюда Лаврентьев, он же никогда не преподавал! А тот, не смущаясь, ходит, помахивая, и нудно долдонит:

– Данная статья исключает уголовную ответственность лишь в тех случаях, когда обстановка происшествия давала лицу, применившему средства защиты, достаточные основания полагать, что имело место реальное посягательство, и оно не сознавало ошибочности своего предположения. Записали? Идем дальше! Рабиновский, не отвлекаться!

– Я Рябинский!

– Молчать! Кем назвал, тем и будешь!

58. ДУЙ. Радость

____ ____

__________

__________

____ ____

__________

__________

Вот сидит человек и говорит, что кто-то умер. Где-то Лиля его видела.

Она не узнает людей, но ее это не беспокоит. Хорошо, будет узнавать, что изменится? Они станут другими? Она станет другой? Изменится ее состояние?

Нет.

И незачем. Такое состояние Лилю вполне устраивает.

Лиля не узнает людей, но еще помнит, что с ними происходит. То есть что они едят, говорят, передвигаются, живут, болеют, умирают. Она знает, что умирать плохо.

Поэтому Лиля делает печальное лицо.

– Какое несчастье, – говорит она.

Человек пугается. Человек этот – мужчина. Это Лиля тоже помнит.

Почему он так напуган? Надо его успокоить.

– Все хорошо, – шепчет Лиля.

– Да, – говорит мужчина.

Как легко успокоить людей. Надо им только сказать, что все хорошо. Ведь это на самом деле так. Белый потолок – хорошо. Окно – хорошо. Дерево за окном – хорошо. Но они почему-то не верят, что это хорошо. Или вот эта штука, что стоит у кровати. Тумбочка. Это не просто хорошо, это прекрасно. Она идеальной формы. Прямые линии. Дверка с металлической ручкой, ручка изогнута – это прекрасно. Верхний ящик. У нижней дверки ручка расположена вертикально, а у верхнего ящика горизонтально. Очень красиво. Между ящиком и дверкой небольшой зазор, щель. Щель неровная. Это начинает беспокоить Лилю. Она хочет поднять руку, не получается.

– Что? – спрашивает мужчина.

Лиля показывает глазами на верхний ящик.

Он выдвигает его, достает книгу. Прекрасная вещь: твердая прямоугольная обложка, одинаковые страницы. Но это сейчас не нужно. Как он не поймет? Лиля отрицательно качает головой. Больше в ящике ничего нет. Мужчина задвигает ящик с пустым грохотом. Она недовольна. Мужчина не понимает. Лиля раздражается. Не очень, слегка. Мужчина опять выдвигает и задвигает. Не может понять. Ящик грохочет. Мужчина, похоже, считает, что в этом дело. Он осторожно тянет ящик на себя, приподнимая верх. Вынимает. Там ролики, ящик двигается на них. Мужчина осматривает ролики, потом планки, по которым они катаются. Вставляет обратно. Осторожно, почти беззвучно вдвигает ящик. Неизвестно, как у него получилось, но теперь щель идеально ровная. Теперь все в порядке. Лиля не выносит асимметрии. Шторы висят по бокам окна ровно. Это правильно. Люстра висит посередине потолка – тоже правильно. Телевизор строго в центре противоположной стены. Был возле угла, Лиля потребовала переставить. Не сразу поняли.

Кстати, и мужчина не симметричен. Как она раньше не заметила? У него рубашка застегнута не на ту пуговицу сверху, от этого коробится.

– Пуговица, – шепчет Лиля.

Мужчина не понимает.

– Рубашка, – говорит Лиля.

Он смотрит вниз, видит неправильно застегнутую пуговицу, перезастегивает. Пальцы путаются, такой неловкий. Люди вообще неуклюжие, у них ничего не получается с первого раза.

Мужчина сидит, молчит. Ему нечего делать, но он стесняется уйти. Это тоже асимметрично. Находись там, где нужен, не будь там, где можно без тебя.

– До свидания, – говорит Лиля.

– Да, пойду.

– Приходите еще, – для симметрии говорит Лиля.

– Конечно.

Получилось очень красиво: вопрос – ответ. Гладко – как ящик вкатился в тумбочку. Даже захотелось продолжить разговор.

– Вы сейчас пойдете на улицу? – спросила Лиля.

– Да.

– Там тепло?

– Очень. Бабье лето. Золотая осень.

– Или лето, или осень, – поправляет Лиля.

– Да, осень, конечно, осень. Октябрь.

– Октябрь. Ноябрь. Декабрь, – говорит Лиля. Произносить эти порядковые правильные слова для нее – наслаждение. Теперь мужчина ей не нужен.

– До свидания.

Мужчина выходит.

Лиля начинает заново:

– Январь, февраль, март… – и так до конца.

Потом:

– Понедельник, вторник, среда…

Она улыбается, она счастлива. Все хорошо и правильно в этом мире.

Коле было очень плохо. Ему казалось, что он накликал все это – своими тайными мыслями. Ведь ждал он, что Лиля умрет? Ждал. Делал все, чтобы прожила как можно дольше, но ждал. Мучился от своей любви к Даше? Мучился. Представил однажды – пусть только один раз, случайно, невольно, но ведь представил, – когда она позвонила и сказала, что едет домой с Володей, а он просил быть осторожней, ночь на дворе – представил ведь, что они сейчас могут попасть в аварию и перевернутся, Даша погибнет, и он перестанет страдать своей запретной страстью? Было, было.

А теперь один. И хоть сдохни. И надо придумывать, чем жить дальше. Странный, кстати, был звонок от Максима Костякова: какой-то московский телеканал открывает свой филиал в Сарынске, нужны опытные кадры, не хочет ли Иванчук вернуться на телевидение?

Да, хочет. Надо только понять, можно ли принимать предложение от Максима.

А тот не дурак, он сказал:

– Это не мое предложение, просто женщина, которая все организует, попросила меня о помощи, я вспомнил о вас, ничего личного. Решать будет она.

Ничего личного. Ни намека на то, что Максим пытается услугой замазать какую-то вину. Да и чувствует ли он ее? Да и виноват ли – если говорить о конкретном случае?

Коле очень хотелось поговорить, он напросился в гости к Сторожеву.

Тот встретил приветливо, угостил окрошкой, которую приготовила Наташа.

– Лето прошло, а она квас наконец научилась делать, – сказал Валера, с супружеской гордостью поглядев на Наташу.

Она улыбнулась.

– Я у Лили был, – сказал Коля, с жадностью хлебая прохладную окрошку.

– Извините, у меня там… Кое-что надо сделать… – Наташа вышла из столовой.

– Деликатничает, – сказал Сторожев. – На редкость чуткая женщина – с умной душой. Есть, знаешь, умные, а есть душевные. А у нее – умная душа. С такой женщиной можно жить до смерти. И очень откровенная. Невероятно. Я старался соответствовать – дурак. И ведь профессиональный психолог, а как сглупил!

– Почему?

– Потому что, если женщина с тобой откровенна, это не значит, что ты должен быть таким. Их откровенность – провокация. Неосознанная, даже невинная. Ни в коем случае нельзя отвечать тем же. Лирически и милосердно врать, вот наша задача. Они так устроены. Ты говоришь ей честно: я тебя не люблю – и она видит, что ты говоришь правду, и готова тебя убить. Ты ей врешь: я тебя люблю, и она видит, что ты врешь, ты явно врешь, и она верит, и даже если не верит – прощает.