Алитет уходит в горы, стр. 94
Дягилев посмотрел на нее и с чувством горечи проговорил:
— Не предполагал, что вы так превосходно владеете навыками отъявленных бандитов.
Валентина Юрьевна звонко расхохоталась.
— Ведь я же охотник.
— Мистер Дягилефф! Я жду вашего решения, — сказал Ник. — Повторяю, у вас нет другого пути. Все ваши материалы будут у меня в руках, и я найду возможность сообщить, черт возьми, что они приобретены за двадцать тысяч долларов.
— Шантаж и бандитизм! — гневно проговорил Дягилев. — Но имейте в виду, что Амгуэма вскроется не ранее чем через пять дней. А вслед за мной едет сюда милиционер Хохлов.
— Ах вот что! — взвизгнул Саблер. — В таком случае мы расправимся с вами поодиночке! — И неожиданно для всех он в упор выстрелил в лоб Дягилеву.
— Собака! — крикнул Саблеру мистер Ник. — Черт возьми, вы соображаете не больше, чем морж! Вы поверили ему, что кто-то действительно едет сюда!
— Мистер Ник, вы не понимаете всей обстановки, в которой мы находимся. Я же вам говорил, что меня обязали явиться в ревком. Мне прямо сказали, что, если я сам не явлюсь, меня доставит милиционер. Вы знаете, какой это верзила. Если придется встретиться с ним, и ему без всяких промедлений надо всадить пулю в лоб. Иначе он перевяжет всех нас.
— Вы ни черта не понимаете, сэр! Из-за вашей трусливой глупости я потерял очень много долларов. Этот инженер дорого стоил даже в связанном виде, а теперь он годен, черт возьми, только на приманку песцам.
— Дело сделано, — сказал Саблер. — Теперь разговаривать об этом бесполезно. А в конце концов я тоже кое-чего стою… Надо поскорее ликвидировать труп. Не исключено, что милиционер действительно нагрянет сюда.
Через три дня мистер Ник, Саблер и его жена шли по мшистой тундре, таща на себе продукты и материал для паруса. Они шли к берегу Амгуэмы, где стоял вельбот.
Река очищалась ото льда, вынося последние льдинки в Ледовитый океан. Моросил весенний дождь.
Глава пятая
Всю ночь не спал Омрытаген. В пологе было темно, и все же глаза не закрывались. Совсем необычные думы овладели им. Вот уже много лет, как Омрытаген завел жену, шесть собак, но до сих пор никому не приходило в голову пригласить Омрытагена даже на праздник тюленя. А тут вдруг Ваамчо сказал, что бородатому начальнику вздумалось позвать Омрытагена на праздник большого говоренья. Ого! Было от чего потерять сон!
Каждый день, правда, не очень быстро, но праздник приближался. С каждым днем связка пуговиц уменьшалась и уменьшалась. Теперь на связке оставалась всего одна пуговица. Поэтому Омрытаген и ворочался на шкурах всю ночь.
Лишь к утру сон все же одолел его, и Омрытаген крепко заснул.
Проржавленный чайник бушевал над жирником, крышка дребезжала. Женщина нащипала кирпичного чаю и бросила его в булькающую воду чайника.
— Омрытаген! — окликнула она. — Чай вскипел!
Омрытаген вскочил. Заспанные глаза уставились на стенку, где висела связка пуговиц. Он схватил связку, снял пуговицу и, окончательно проснувшись, сказал:
— Все! Последняя пуговица. Надо собираться на праздник большого говоренья.
В это утро в жизни Омрытагена произошло потрясающее событие: он потерял аппетит, чего никогда еще не было с ним. Он не стал есть тюленье мясо, ограничившись тремя большими кружками чаю. Но и чай он пил торопливо, обжигаясь. Он пил молча и, только когда жена наливала ему следующую кружку, успевал сказать: «Мясо положи мне в сумку! Запасные торбаза не забудь, путь не близкий».
Выпив последнюю кружку чаю, он с гордостью сказал:
— Ого! Пожалуй, Омрытаген становится настоящим человеком!
Он торжественно взял пуговицу, тщательно рассмотрел и, подавая ее жене, велел пришить этот удивительный амулет к поясу.
Затем он надел новые нерпичьи штаны, хорошо расправил на руке меховые чулки, сам положил в торбаза соломенные стельки, всунул в торбаза чулки, залез в них рукой и до самого носка разгладил все морщинки на подошве чулка. Теперь можно было обуваться. Омрытаген оперся на локти, задрал ноги вверх и важно сказал жене:
— Завяжи-ка получше ремни!
Женщина запеленала ногу белыми широкими нерпичьими ремешками и с помощью зубов сделала крепкий узел.
Надев одинарную кухлянку, Омрытаген взял сумку, посох вышел из яранги — и делегат конференции был на полном ходу.
В это утро ярко светило солнце. Весело было на душе Омрытагена. Берег чернел морской галькой, и эта черная прибрежная полоса уходила далеко-далеко. Над морем летали белоснежные крикливые чайки, стремительно неслись морские ласточки, а дальше покоилось чудесное северное море.
После душного полога Омрытаген вздохнул полной грудью и сказал:
— Ого! Одна чайка огненная.
Он посмотрел на подошедшую собаку и крикнул жене:
— Собак не корми. Побереги мясо на песцовую приманку. Пора обзавестись хорошим ружьем. Пусть бегут в тундру ловить мышей.
— Эгей! — послышался из полога голос жены, что означало: «Так и будет сделано».
Сделав еще кое-какие наказы по хозяйству, Омрытаген заложил посох за спину и, поддерживая его согнутыми в локтях руками, легко и важно зашагал. Наткнувшись на уголек, валявшийся в гальке, Омрытаген остановился, поднял его и подумал:
«Палатка здесь стояла. Топорики делал Алитет… Хотел меня взять в работники, молотком стучать по горячему железу… А почему Алитета не позвали на праздник большого говоренья?.. Новый закон?..»
Омрытаген недоуменно покачал головой, бросил уголек и вышел из стойбища.
На второй день, придя в соседнее стойбище, Омрытаген увидел Пиляка: тот держал в руках палку с зарубками на ней и озабоченно думал. С досадой Пиляк объяснил Омрытагену, что он совсем сбился с толку. Нельзя было узнать, когда нужно выходить на праздник большого говоренья.
В то время как Пиляк ходил на нерпичью охоту, его сын, глупый еще, нарезал на палке свои зарубки. Он так искусно их нарезал, что Пиляк не мог отличить свои зарубки от сыновних. Получилась сплошная путаница. Хорошо, что Омрытаген зашел в это стойбище. Иначе как узнаешь, когда выходить?
Пиляк быстро собрался, и они пошли вдвоем.
Подходя к ущелью Птичий клюв, они увидели над камнями тонкую струйку табачного дыма и заметили человека, лежавшего в камнях.
Это был Алитет. На всякий случай он все-таки пришел в условное место. Он лежал здесь уже несколько дней со смутной надеждой встретить Брауна. Правда, он знал теперь, что Браун — обманщик, и все же тайная надежда и безысходность положения привели его в это ущелье.
Алитет лежал на камне и разглядывал тихое, спокойное море. Но горизонт был чист. У Алитета даже глаза заболели — так напряженно он всматривался в море в надежде увидеть шхуну.
Здесь, вдали от людей, Алитет обдумывал пути своей дальнейшей жизни. Он вспомнил старика Лёка, который оказался крепким человеком. По слухам, как ни уговаривали его пойти в артель, он не пошел.
«Лёк — разумный человек. Если Браун и в это лето обманет, придется продавать пушнину русским через Лёка. Русские все-таки торгуют с ним. Они продают ему товары, сколько он хочет, а мне — только на два песца. Гм! Как будто эти русские приехали сюда совсем не за песцами. Безумные, они не понимают, что таких песцов, как у меня, ни у кого из охотников нет. Ого! И сколько их у меня! Я передам, чтобы Лёк приехал ко мне в гости, и поведу с ним большой разговор».
Алитет перевел глаза на пещеру, где была спрятана пушнина, и вдруг увидел шедших по берегу людей. Как самка, спасающая своих детенышей, Алитет, чтобы отвлечь охотников от норы, бросился бежать на прибрежную гальку. С камня на камень, он несся, как горный баран. Встретившись с Пиляком и Омрытагеном, он сказал:
— Место себе ищу. Переселяться хочу из Энмакая.
— Плохое место, — сказал Пиляк. — Люди никогда не жили здесь. И дед мой не помнит, чтобы здесь стояли яранги. Дурное место.
— А вы куда идете? — перебил его Алитет.
— На праздник говоренья велели приходить.