Чужая жена, стр. 41

Женщина протянула руку к китенге. С краю на подставке из темного дерева по росту выстроились в ряд четыре слоника. У каждого была пара крошечных бивней, вырезанных из кости.

— Возьмите, — сказала она, взяв их в руки. — Это семья.

Питер улыбнулся и взял слоников. Мара вблизи заглянула ему в лицо. Его лоб и нос уже слегка загорели. Одна щека оцарапана колючками, а самую глубокую царапину Мара смазала йодом. У виска виднелась припухлость от комариного укуса. Когда Питер наклонил голову, роясь в кармане в поисках денег, Мара подалась к нему, вдыхая знакомый аромат корицы, к которому теперь примешивался запах мыла «Лайфбуой».

Ее чувства были обострены, и она вбирала в себя каждую мелочь в том быстротечном мире, где в эту минуту существовали лишь они одни, вдали от прошлого, вдали от будущего.

Увлекаемые одним течением…

11

Было еще пять часов утра, а бвана Стиму уже запустил генератор. В окнах кухни горел свет, а спокойствие и тишина раннего утра были уже нарушены ровным гудением движка, доносившимся из сарая.

Размахивая руками, Мара пробежала через весь компаунд. С удвоенной энергией она взялась за утренние хлопоты, которые ей самой чаще всего напоминали бег с препятствиями. Напоследок она забежит в столовую, чтобы посидеть с гостями.

На своем месте за ее столом будет и он, как раз рядом с ней. Увидев ее, он оживится.

Мара глубоко вдохнула свежий утренний воздух, прикрыв на минуту глаза, и улыбнулась новому дню. Потом огляделась в поисках Дуду. Тот должен был начистить туфли, которые она лично выдала ему вчера, и уже начищенные расставить у рондавелей. Затем надо было попросить Менелика отварить немного риса, но не потому, что кто-то внезапно проголодался, а потому, что ей был нужен отвар.

После вчерашней съемки к Маре с жалобой пришел Руди. Он заметил, что поля шляпы Мегги стали провисать.

— Ничего удивительного, — пожала плечами Мара. — Они становятся жестче после стирки и мягче — при носке. — Она повертела шляпу в руках. Съемки длились уже десять дней, и все это время шляпа попеременно была то на ней, то на Лилиан, либо же ее заталкивали в мешок с остальным реквизитом, пропитанным потом и грязью. Так что удивляться не приходилось.

— Такой «разнобой» плохо скажется на монтаже, — пояснил Руди. — Представьте, что выйдет, когда склеят кадры, отснятые в разные дни. В результате поля будут гулять то вверх, то вниз, как закрылки у самолета!

Мара улыбнулась шутке, но смысл жалобы дошел до нее не сразу. Киношные премудрости не переставали ее изумлять. Временами казалось, что камера может припрятать даже самый явный подвох, к примеру, когда Мара изображала Лилиан. Зато в других случаях малейшее несовпадение оказывалось неприемлемым. Леонард объяснил, что все зависит от угла, под которым стоит камера, формирования кадра, от линз и освещения. По все равно кино для нее оставалось загадкой, волшебным миром, в котором правила обычного мира были неприменимы.

Руди оставил шляпу у Мары, попросив, чтобы она намочила поля в рисовом отваре и на время сушки положила под пресс. Мара кивнула — Руди тащил на себе обязанности нескольких человек и нуждался в помощи. Однако сейчас, направляясь к кухне, пробираясь среди кур, которые копошились вокруг в поисках крошек, Мара уже начинала сожалеть о своем согласии. Объяснять свою просьбу Менелику ей совсем не хотелось. Вот Бина, та бы и объяснять ничего не стала — приказала бы, и все тут.

Не успела Мара оказаться у двери, как та сама распахнулась, громко ударившись о косяк. На пороге появился Дуду с испачканным чайным полотенцем в руках. Помахав полотенцем в воздухе, он с размаху шлепнул им о стену. В воздух взмыли черные хлопья сажи.

Увидев Мару, мальчик жалобно протянул ей черную тряпочку, в которую превратилось полотенце.

— Haribika kabisa! («Все очень грязно»), — повел он рукой в сторону кухни. — Бвана Повар очень рассержен.

Мара поспешила внутрь и остановилась в оцепенении. Вся кухня была покрыта сажей; в воздухе витал запах горелого керосина. Менелик вытирал губкой полочки для продуктов в кладовой.

Увидев Мару, он поджал губы, долго не решаясь заговорить.

— Что произошло? — Мара сразу обратила внимание на холодильник, почерневший от сажи. На стене над ним расплылось сплошное темное пятно.

— Кто-то зашел на кухню и добавил мощности в холодильнике, — начал Менелик. — Она сделала это поздно ночью, когда я спал. Пламя было очень-очень большое, и в комнате долго-долго стоял дым.

— Она?! — уточнила Мара. — То есть известно, кто это был?

Менелик продолжал скрести полку.

— Вторая мемсаиб проникла сюда прошлым вечером после ужина. До того она жаловалась, что ее тоник недостаточно охлажден. Я ответил ей, что мы не можем сильно охлаждать напитки, потому что холодильник у нас маленький, и предложил остатки льда из кипяченой воды, но ее это не устроило. Поэтому, как мне кажется, это была она.

Мара хотела было сказать, что умозрительных заключений было явно недостаточно, как вдруг заметила пустой бокал, одиноко стоявший на столе. То был один из бокалов, которые Кефа использовал, когда подавал джин с тоником, на дне золотилась долька лимона. На краях остались отпечатки губной помады.

Когда Менелик поднял глаза на Мару, она кивнула.

— Думаю, ты прав.

Вновь приступая к уборке, повар присвистнул. Мара понимала его огорчение: на уборку кухни уйдет целый час. Она в смятении покачала головой.

— Такое раньше случалось?

Казалось, Менелик поначалу не расслышал вопроса. Он уже перешел к следующей полке, отскребая крышку жестяной банки, где держал муку.

— Лишь однажды, — наконец ответил он.

Что-то в его поведении вызывало у Мары желание узнать больше.

— И кто же это сделал тогда?

Менелик на мгновение задумался.

— То была первая мемсаиб.

Маре потребовалось время, чтобы осознать значение его слов. Ее глаза расширились.

— Ты имеешь в виду Элис?

— Да, — подтвердил Менелик. — Она сама призналась, что сделала это, но не извинилась.

Мара постаралась не выказать тихого злорадства от мысли, что Элис тоже вызвала недовольство повара.

— Ты слишком занят, чтобы убирать весь этот беспорядок, — великодушно объявила она. — Я пришлю хаус-боев, чтобы они тебе помогли.

Менелик кивком выразил согласие и швырнул чайное полотенце на стол.

— Пусть приходят поскорее. Мне нужно готовить завтрак. На такой кухне нельзя стряпать. Даже воздух пропах сажей.

Сморщив нос, он подошел к печке и открыл дверцу духовки. Щипцами извлек кусок раскаленного древесного угля и положил его в маленькую медную плошку, которая стояла рядом с задней дверью. Сняв с гвоздя на стене кожаный мешочек, Менелик засунул в него руку и выудил комочек ладана. Мара приблизилась, чтобы посмотреть, как он кладет его на древесный уголь. Бугорок, образовавшийся от нагревания, начал шипеть и распадаться на маленькие золотистые пузырьки. Потом в воздух поднялась тоненькая струйка благоухающего дыма. Вдохнув его, Мара закрыла глаза. Ей доводилось слышать запах ладана и раньше — на кухне у Менелика соблюдалась эфиопская традиция раскуривать ладан при подаче кофе — однако всякий раз этот запах ассоциировался у нее с древними верблюжьими караванами, пальмовыми оазисами и загадочными фигурами, закутанными в развевающиеся одеяния.

Менелик медленно пронес плошку по кухне, давая возможность запаху ладана перебить вонь горелого керосина. Он делал это с непроницаемым взглядом, словно неприятный запах и копоть представляли собой нечто большее, чем просто физическое вторжение на его территорию. Завершив изгнание злого духа, он бережно поставил плошку на пол. Затем, до того как вымыть руки, молча убрал бокал со следами помады в раковину.

Мара наблюдала, как он вымыл часть стола и принялся нарезать ломтики консервированной ветчины. Она догадалась, что он собирается добавить ее в свой омлет по-английски. Как часто подмечали гости, ветчина не могла заменить бекон, однако бекон завозили сюда из Кении, где свиньи были иногда поражены опасной разновидностью ленточного червя. Те, кто ел это мясо, рисковали обнаружить цисты у себя в мозгу.