Динарская бабочка, стр. 34

— Я кончил ходить, синьора, — объявил я чересчур громким голосом, прогремевшим на весь коридор. — Но откуда вы знаете, что я неприкаянный?

— Все мы неприкаянные, — ответила она и захлопнула дверь.

В номере снова зазвонил телефон.

ЛИМИТ ВРЕМЕНИ

Путешествию, о начале которого я собираюсь рассказать, предшествовала серьезная авария. Я вышел из дома друзей на виа делле Карра, и, пройдя несколько шагов, поймал такси, чтобы доехать до площади Беккарии. На площади Прато из боковой улицы на нас неожиданно вылетел зеленый «шевроле». Если бы водители хоть немного руководствовались здравым смыслом, они бы успели затормозить. Но ни тот, ни другой не сделали этого: каждый приписывал себе пресловутое «право преимущественного проезда». Расстояние между двумя машинами катастрофически сокращалось. «Типичная дурацкая авария», — успел подумать я, зажмурив глаза. Через мгновение, которое показалось мне вечностью, последовал сильнейший удар, и меня подбросило на сидении. Я не сразу понял, что лежу на потолке перевернувшейся машины. Сквозь разбитое окно струился свет, и доносились голоса собравшихся зевак. Два автомедонта [160] ругались между собой, у каждого из них нашлись в толпе зрителей свои защитники, и до меня, казалось, никому не было дела. «Но внутри человек», — наконец сказал кто-то сердобольный, открыли дверку, в которую я упирался, и я вывалился на мостовую, однако, тут же встал. К этому времени шоферы уже осыпали друг друга площадной бранью, и, пользуясь тем, что им не до меня, я кое-как отряхнул пиджак, ощупал себя, дабы удостовериться, что цел и невредим, и вскочил в остановившийся неподалеку трамвай. Вагон был полупустой, большинство пассажиров вышли на Порта: вышел и кондуктор, чтобы покурить, трамвай отправился дальше без него, и я понял, что еду не в ту сторону, слишком поздно — когда оказался на окраине города. Трамвай остановился у деревянного навеса, вожатый сказал: «Конец маршрута» и предложил мне выйти. Через несколько секунд пустой трамвай ушел, и я остался один под деревянным навесом. Вечер был не по-весеннему жаркий. Судя по освещению, было около шести часов — странно, мне казалось, что прошло гораздо больше времени. Не успел я опомниться, как увидел запряженную сардинским осликом двуколку, которой правил юноша в пижаме и шляпе альпийского стрелка, но без пера. Восседавшая рядом с юношей рыжая собачонка непонятной породы весело приветствовала меня долгим лаем.

Юноша натянул вожжи, и двуколка остановилась. Не успел я опомниться, как собачка уже с радостным визгом прыгала на меня, а юноша в пижаме, простирая руки, направлялся ко мне с бледной улыбкой.

— Не узнаешь? — сказал он. — Ничего удивительного, ведь прошло столько времени. — Я Никола.

— Никола? — смущенно спросил я. — Никола… какой?

— Никола это моя фамилия, дорогой. Альпийский стрелок, еще не произведенный в офицеры после училища, я покинул вместе с тобой маршевый батальон в Неграре [161], — хотел добровольцем в самое пекло, на Лонер и на Корно. Не помнишь? О, понимаю, два-три дня для знакомства слишком короткий срок. Потом для меня все кончилось. Может, поэтому мне так хорошо запомнились те дни. Вскоре я уже был здесь: садануло шрапнелью. На нас в Лено [162] градом сыпалось железо. Помнишь? Но ты был в другом батальоне и до тебя могло не дойти, что я…

— А, Никола… да, да… прекрасно помню, — запинаясь, промямлил я. — Очень мило с твоей стороны. — Шрапнель, точно… Я читал в дивизионной сводке. Никола… Какая встреча!

— И знаешь, я не один. Со мной Галиффа, собачка, которую ты любил в детстве, и Пиноккьетто, ослик из Виттории Апуаны? которому ты всегда приносил сахар. Хорошая компания, правда.

Он засмеялся, и от его смеха мне стало не по себе.

— Галиффа… Пиноккьетто… Постой, но откуда ты все это знаешь? — удивился я. — Разве ты… оказался здесь… не случайно..?

Явно узнав меня, ослик и собачонка лизали мне руки. Сахара у меня с собой не было, — я не ожидал встречи. Никола покровительственно усмехнулся и жестом пригласил меня сесть в двуколку.

— Я в Лимито, в отделе сортировки, — продолжал он, — и когда услышал твою фамилию, тут же затребовал ролик о твоей жизни. Я смотрел его и до этого, причем, не раз, в нем все точно, он запечатлел каждый твой шаг вплоть до сегодняшнего дня, и мне бы следовало встретить тебя подобающим образом. Да ничего не поделаешь, работы полно, а сотрудников не хватает. Так что ты застал меня врасплох. Я мог бы приехать со всеми животными твоего ковчега, с Фуфи, Гастончиком, Пушком, Бубу, Буком и Валентиной… Не бойся, ты сможешь всех их увидеть.

— И Валентиной, — повторил я про себя. (Если не ошибаюсь, так звали черепаху, которая приставала в кухне к Буку, овчарке… целая вечность прошла…)

— А еще лучше, если бы я привез тебе Мими — в банке, как у фокусника. Но я спешил, хотел встретить тебя сам и боялся опоздать. Ты и ее увидишь, она никуда не денется. Теперь ее опекает Джованна.

— Мими в банке… ну да… (Вероятно, он говорил о морской свинке, которую тысячу лет назад я привез из Малойи.

А Джованна — кто это? Животное или человек? У меня сердце оборвалось. Джованна… Неужели… она!)

— Джованна, — повторил Никола, направляя ослика через поля, похожие на плантации клещевины. — Она тоже в Лимито. И, представь себе, даже выискивает возможность заниматься зоопарком.

— Мертвая? — осмелился предположить я, трясясь на тесном сидении. И затянулся окурком сигареты, которая показалась мне странно безвкусной. — И… у нее… все хорошо?

— Живая, — сухо возразил он. — Вернее, как посмотреть. То же, что и в нашем случае — моем и твоем. Можешь считать ее мертвой, если тебе так больше нравится.

— Ах, — вздохнул я. И свесил голову на грудь, — а что мне еще оставалось? Подняв глаза, я увидел, что мы едем мимо полотняных палаток, перед которыми выстроились в ожидании длинные очереди женщин. Местность вокруг была бесцветная, вдалеке виднелось скопление белых домов.

— Ты ведь не ожидал, верно? — ухмыльнулся Никола, и его веселость показалась мне деланной. — Знаю, от прошлого не сразу удается освободиться. Так было со мной там, среди живых, нет, что я говорю? среди мертвых в Предлимито, откуда ты сейчас. Я видел сны и, проснувшись, помнил, что мне приснилось, а потом забывал. То же происходит сейчас с тобой, в твоем сознании сохраняется еще земная жилка, которая ждет усыпления, но это вопрос недолгого времени. Скоро, когда Джованна покажет тебе кинозапись того, что ты называл своей жизнью, ты с трудом узнаешь эту так называемую жизнь. Если не ошибаюсь, так будет до Зоны Один, места, где частенько бывают Джек и Фрэд, художник, он написал твой портрет в Сполето, ты должен помнить. Говорят, потом эта память теряется, и ее место занимает другая. Кажется, нас с Джованной уже ждет новое место назначения: в Центре решили, что у меня и у нее есть для этого достаточные основания. Но ничего не поделаешь: в Лимито мы можем принести немалую пользу. Джованна, например, с ее необыкновенным талантом к языкам, незаменима как переводчица: уверяю тебя, здесь большая нужда в таких специалистах. В Зоне Два у нее будет много работы в институте высшей энтелехии, где начинается процесс дематериализации. Правда, сведения, которые доходят оттуда, нельзя назвать обнадеживающими: я слышал, что там слишком строгие правила прописки и трудно найти жилье. Твой отец обещал заскочить к нам оттуда, но пока… В общем, мы подумали и пришли к выводу, что нам лучше пожить еще какое-то время в Лимито.

Разговаривая, Никола машинально погонял ослика, и уютный поселок, поднимающийся на холм ступенями, быстро приближался. Мимо мелькали одинаковые низкорослые деревья, и солнце над горизонтом казалось неподвижным. Я бросил на землю потухший окурок.

— Не хочешь ли ты сказать, — спросил я, покрываясь потом, — что и мне придется задержаться в этом вашем Лимито?