Динарская бабочка, стр. 29

— Какой там русский? Конюх из какой-нибудь французской дыры, чистейшей воды деревенщина.

— Ты идиот.

— А ты дура!

— Я не буду ужинать.

— Я тоже.

Они сами не заметили, как оказались за столиком. В ресторане — не исключено, что дорогом — было тоскливо и пусто. Официант, подавая меню, сказал: — Hors d’oeuvre? Escargots? [143]

Всхлипывая, она сказала, что будет есть улиток.

«ТЕБЕ БЫ ХОТЕЛОСЬ ПОМЕНЯТЬСЯ С…?»

С первых утренних часов (первых для купающихся, то есть часов с десяти-одиннадцати) они бродят в пиниевых рощицах и по пляжу. Они смотрят, приглядываются, слушают, время от времени делая пометки в записных книжках. Но самые урожайные часы начинаются ближе к вечеру, когда люди собираются в группы, беседуют, откровенничают — одним словом, могут проговориться, выдать свою тайну (если она у них есть).

— Тебе бы хотелось поменяться с ним? — спрашивает Фрика у Альберико, показывая на волосатого адвоката в шортах, склонившегося над картами. Ее внимание привлек уверенный, громкий голос, который не удается заглушить ветерку «(Чертова канаста!.. Выбросить джокера!..»).

— Мне? Я готов, — отвечает Альберико и делает пометку в записной книжечке. Мимо проходит женщина в узеньких трусиках, лифчике и золотых сандалиях. Эта красивая золотисто-рыжая статуя каждый год приезжает из Бусто в огромном автомобиле с ребенком и бонной.

— Тебе бы хотелось поменяться с ней? — спрашивает Альберико. И Фрика отвечает:

— Что за вопрос! Хоть сейчас. — И делает пометку.

На песок ступает старуха, крашеная блондинка, она тащит за собой белого пуделя, до середины туловища — мохнатого, а от середины к хвосту — остриженного, клубок, наполовину лысый, наполовину пушистый и, судя по просвечивающим розовым пятнам, блохастый; пудель смотрит черными испуганными глазками.

— Иди. Чип, иди, золотко, — приговаривает старуха и, повторяясь, рассказывает, будто Чип для нее как сын, но сейчас бы она его уже не взяла — столько с ним хлопот, да что поделаешь? Теперь, когда он есть, она ему ни в чем не отказывает, без нее он скулит и тоскует, бедный Чип, он лучше людей, у него больная печень, но он может прожить еще десять лет, бедный Чип. — Иди, мой хороший, иди к своей мамочке.

— Тебе бы хотелось поменяться… — начинает Фрика.

— С ней? — в ужасе спрашивает Альберико.

— Нет, с Чипом.

— Я готов, — соглашается Альберико и делает пометку в книжке.

— А я бы и с ней поменялась, — говорит Фрика. — У нее хоть Чип есть. — И она делает свою пометку. Вернее, сразу две.

Они подошли к сапожнику, работающему на углу улицы в тени густых пыльных дубов. Она подает ему сандалию, и он, склонившись над столиком, действует дратвой и сапожным ножом. Сверху льется протяжная песня, нежная, пронзительная, то грустная, то радостная. Замысловатый узор света в темноте.

— Это синица, — объясняет сапожник. — Она поет уже много лет. Из того, что было хорошего в мире, только она и осталась.

Они зачарованно слушают. Альберико делает пометку в книжечке.

— С сапожником? — спрашивает она шепотом.

— С синицей, — отвечает он, — хотя если подумать, то почему бы и нет? — И прибавляет еще пометку.

Она кивает и в свою очередь делает пометку — всего одну, относящуюся к синице.

Прошло столько лет с тех пор, как они поженились, быть может, их соединили лишь вагнеровские имена, но теперь уже ничего не изменишь. И это продолжается часами, в воде и на суше, за столом и на улице, в постели или когда они лежат в шезлонгах: а вечером они подводят итоги, чтобы узнать, кто набрал больше очков, кто из двоих несчастнее, кому больше хотелось бы поменяться с другими…

ТРУДНЫЙ ВЕЧЕР

Когда он в порыве нежности в первый раз назвал ее «пантеганой», своей дорогой пантеганой, она не увидела в этом ничего предосудительного.

— Пантегана? Что это такое? Животное, цветок?

— Животное, — ответил он. — Изящный пушистый зверек вроде ласки, хорька или шиншиллы…

Но в тот вечер, едва гондола, миновав мост Риальто, вплыла в темный канал и качнулась от неожиданного всплеска, и она, пьяная от счастья, подняв лицо к гондольеру, спросила: «Что случилось?» и услышала в ответ: «Это пантегана», — грянула буря.

— Это крыса, — сказала она, в ужасе следя за дорожкой на гнилой воде канала. — Грязная водяная крыса. И ты посмел…

— Я? — испугался он. — Крыса? Да что ты говоришь? Посмотри получше (дальний конец водяной дорожки был уже еле виден), никакая это не крыса. Это кто-то с чудесным мехом, может, выдра, а может, бобр…

Водяная дорожка исчезла, но послышался новый всплеск, более громкий, чем предыдущий, и, когда гондола проплывала под фигурой Богоматери, освещенной гирляндой фонариков, женщина увидела плывущую пантегану — скользкое тучное тело, омерзительный длинный хвост, похожий на стержень пробочника, морду, торчащую из воды среди опилок, лимонных корок и другого мусора, мутные глаза, длинные обвислые усы, быстро гребущие лапы.

— Пантегана! Какой ужас! Плывите за ней, я хочу ее рассмотреть! — кричала женщина.

Мужчина повернулся к гондольеру, жестом умоляя его ехать дальше. Но тот притормозил веслом, так чтобы гондола держалась в нескольких метрах от грязного животного. На мгновение стало темно, однако тут же сноп света из освещенного окна упал на маленькое плывущее чудовище. Женщина щурила близорукие глаза.

— У меня такие глаза? — кричала она, заливаясь слезами. — У меня такие усы? У меня такая растительность цвета мочи?

— Вы с ума сошли, синьора! — пытался успокоить ее гондольер, но она не желала слушать ни его, ни своего спутника, который испуганно уговаривал ее:

— Пойми, это шутка. Никто не сравнивает тебя с пантеганами, мерзкими венецианскими крысами, просто я думал, я хотел…

Казалось, он справился с растерянностью. Пантегана выпрыгнула из воды и скрылась в щели водостока. Теперь гондола двигалась в темноте, и Мост Вздохов удалось различить, лишь когда до него оставались считанные метры. Она тихо плакала.

— Да, — сказал он дрожащим голосом. — Пойми, здесь, в этих клоаках… Но в других местах, там, где вода…

Она не дала ему договорить.

— Как только приедем в гостиницу, закажи катер, — сказала она ледяным тоном. — Я уезжаю сегодня ночью. Потом напишу тебе, по какому адресу прислать мои вещи.

КРАСНЫЕ ГРИБЫ

Собираясь поздно вечером в пустой задней комнате, они с удовольствием обсуждали, как отпразднуют падение (а еще лучше, смерть) Тирана. И поскольку все четверо были гурманами, воображаемые сатурналии чаще всего принимали форму пиршества. Политических амбиций у них не было, да и конец ненавистного злодея представлялся настолько далеким и маловероятным, что было бы непозволительной роскошью думать о возможности перемен.

— В тот день, когда он отправится к праотцам, — сказал Абеле шепотом (и у стен есть уши!), я приглашу лучшего в городе повара, чтобы приготовил для нас рис по-пьемонтски, улиток в винном соусе с грибами и на десерт суфле с коньяком «Прюнье». Разумеется, за мой счет.

— Если его кокнут, — недоверчиво озираясь, прошептал Эджисто, — я собственноручно сварю вам суп из клешней омара, какой не снился и самому Господу Богу. А вино… для такого случая у меня найдется несколько заветных буты…

— Если он окочурится, — перебивая его, закричал Вольфанго, которому тут же закрыли рукой рот, чтобы говорил тише, — я приготовлю вам капеллетти по собственному рецепту, жареного молочного поросенка с розовой корочкой, и «Ламбруско» у нас будет литься рекой…

— Когда он сдохнет, — заорал с выпученными глазами одышливый Ферруччо, вскакивая на ноги, — лучшим выбором будет рагу из косули, такое, что пальчики оближешь, а также…

— А также полная сковорода красных грибов, промытых белым вином, полкартофелины, полпомидора, кружок корня сельдерея, щепотка имбиря, капля рома, щепотка тертого фенхеля, — минут тридцать на медленном огне, после чего тонкий слой сливок сверху, чуточка моденского уксуса и наконец…