Повести, стр. 47
18
На скамье под освещенными липами металась Натка, каталась лбом по деревянной спинке:
— Он!… Он!… Я же его любя, а он!… Сам-кой! О-о-о!…
Вера Жерих топталась над ней:
— Наточка, он же не только тебя, он всех… И меня тоже… А я, видишь, ничего…
— Перед всеми!… Зачем?! Зачем?! И все вывернул!… Не было, не было у меня тогда в мыслях дурного! Он — сам-ка!… Подлец!
Игорь нервно ворошил свою взлохмаченную шевелюру, ходил, как маятник, от одного конца скамьи до другого, слепо натыкаясь на Сократа, прижимающего к животу гитару, на Юлечку Студёнцеву, вобравшую голову в кисейные плечики.
— Лучше бы убил меня, чем так!… Лучше! Честней!
— Наточка, он же всех…
Сократ, не спускавший глаз с Натки, задумчиво спросил:
— А меня-то он за что? А?…
Никто ему не ответил, каталась лбом по твердой спинке скамьи Натка.
— Как-кой он! — Юлечка вся передернулась — от белых бантов в косичках до щиколоток.
— Лучше бы убил!
Игорь внезапно остановился, развернулся всем телом, уставил твердый нос на бьющуюся в истерике Натку.
— Он и есть убийца, — заговорил Игорь. — Только бескровный. Такие вот высмотрят в человеке самое дорогое, без чего жить нельзя, и…
— Как-кой он безобразный!
— Нен-на-в-ви-жу! Нен-на-в-ви-жу! — металась Натка.
— Разве не все равно, каким путем убить жизнь — ножом, ядом или подлым словом. Без жалости подлец! И ловко, ловко!…
— Меня-то он за что? Я, фратеры, даже спас его. Яшка Топор подстраивал, я шепнул Генке…— Сократ, как младенца, укачивал гитару.
— У всех нашел самое незащищенное, самое дорогое — и без жалости, без жалости!… Всех, и даже Натку…
Натка перестала метаться, припав лбом к спинке скамьи, замерла, согнувшись.
Юлечка снова передернулась:
— Как-кой он, однако… Бесстыдный!
— Фратеры, а ведь Яшка Топор снова его стережет, — объявил негромко Сократ.
— Два сапога — пара, — процедил сквозь зубы Игорь.
Натка оторвалась лбом от спинки скамьи, упираясь рукой, с усилием распрямилась — выбившиеся волосы падают на глаза, нос распух, губы вялые, бесформенные.
— Я сегодня такое узнал, фратеры… Не хотел говорить Генке сразу, думал — праздник испорчу. Хотел шепнуть, когда домой пойдем.
Игорь с досадой передернул плечами:
— Какое нам до них дело!
— Мне — дело! — произнесла Натка.
У нее твердело лицо, губы сжались, под упавшими волосами скрытно тлели глаза.
— Мне — дело! — повторила она громче, с гневным звоном в голосе.
— А-а, ну их! Пусть перегрызутся. — Игорь неприязненно отвернулся в сторону обрыва.
— И тебе есть дело! — Спрятанные за упавшими волосами Наткины глаза враждебно ощупывали Игоря.
Игорь не ответил, упрямо смотрел в сторону.
— Убийца же — сам сказал. Убийцу наказывают. А ты можешь?…
— При случае припомню.
— Не ври! Кишка у тебя тонка. А вот Яшка Топор может…
— Не хочешь ли, чтоб я помогал Яшке?
— Яшка сам справится, лишь бы не помешали.
— Ну и пусть справляется. Плевать. Для меня теперь Генка чужой.
Под спутанными волосами — враждебные глаза. Обернувшись на Натку, Игорь невольно поежился. Натка спросила:
— Вдруг кто из нас захочет помешать Яшке, как ты тогда?
— Никак. Мне-то что.
— Врешь! Врешь!… Нен-на-виж-жу! И ты нен-нави-дишь!
— Да чего ты от меня хочешь?
— Хочу, чтобы Яшке не помешали! По старой дружбе, из жалости или просто так, из благородства сопливого. Хочу, чтоб все слово друг другу дали. Сейчас! Не сходя с места! От тебя первого хочу это слово услышать!
— Лично я ни Яшке, ни Генке помогать не собираюсь.
— Даешь слово?
— Пожалуйста, если так тебе нужно.
— Даешь или нет?
— Да слышала же: у нас с Генкой все кончено, с какой стати мне к нему бежать.
Натка минуту вглядывалась в Игоря недружелюбно мерцающими из-под упавших волос глазами, медленно повернулась к Сократу:
— А ты?… Ты хотел шепнуть?… Снова не захочешь?
— Я как все, фратеры. Генка и меня… ни за что ни про что.
Натка подалась к Вере:
— А ты?
— Что, Наточка?
— Что? Что? Не понесешь завтра на хвосте?
— Но Яшка, Наточка… Он же зверь.
— И верно, фратеры, Яшка на этот раз шутить не будет… Он страшненькое готовит.
И Натка вскипела:
— Уже сейчас раскисли! А завтра и совсем… Разжалобимся, перепугаемся, вспомним, что Яшка злой, Яшка страшненький, и — простим, простим, спасать наперегонки кинемся! Нен-на-виж-жу! Всех буду ненавидеть!
— Мое дело предупредить, фратеры. А там решайте. Как все, так и я. Мне-то зачем стараться перед Генкой.
— Ну, Верка?
— Наточка, если уж все…
— И все-таки жаль?
— Противен он мне.
— Даешь слово, что ни завтра, ни послезавтра — никогда не проговоришься?
— Да… даю.
Натка развернулась к Юлечке:
— Ты?
Юлечка, подняв кисейные плечики, стояла с прижатыми к груди кулачками, бледная, с заострившимся носом, с губами, сведенными в ниточку.
— Что тянешь? Отвечай!
— А если Яшка покалечит… или убьет?
— Если б Яшка звал Генку в карты играть, то и разговора бы не было.
— Даже если убьет?…
Натка медленно-медленно поднялась со скамьи, раскосмаченная, с упрятанными глазами, распухшим носом, искривленным ртом, шагнула на Юлечку:
— Жалеть прикажешь? Мне — его? Весь город завтра узнает, пальцами показывать станут: сук-ка!… Мне жить нельзя, а ему можно? Да я бы его своими руками!… Нен-на-виж-жу! Не смей!… Не смей дорогу перебегать! Только шепни… Мне терять нечего!
Натка кричала, напирала грудью на побледневшую до голубизны, сжимавшую на груди маленькие кулачки Юлечку.
Игорь не выдержал, сердито крикнул:
— Хватит! О чем мы — Яшка, Генка… Да в первый раз такой треп слышим? Кто-то сболтнул, Сократ услышал, а мы заплясали. Ничего не случится, вот увидите — звон один.
— Нет, фратеры, не звон. — Узкое лицо Сократа вытянуто, голос приглушен, руки, держащие гитару, беспокойны. — Точные сведения, верьте слову.
— Кто тебе накапал? Не темни.
— Скажу. Только — могила. Если Яшка дознается, был Сократ Онучин — и нет его. Я не Генка, Яшке меня — раз чихнуть.
— Да кому нужно Яшке на тебя капать! Здесь Яшкиных приятелей нет. Выкладывай.