Поселок на краю Галактики (сборник научной фантастики), стр. 98

— Избыточная информация, — пробормотал он.

— Вот и я говорю: что зря писать, если и так понятно?

Они пошли дальше, то и дело останавливаясь возле привычных железнодорожных указаний. «Вызов проводника».-»Отключено навечно». «Питьевая вода». — «Теплая и с противным привкусом». «Свежие газеты», — «Как же…» «Хол. Гор.» — «Гор. нет и не будет». «Для пуска воды нажать педаль внизу».-»Для пуска воды нажать педаль внизу».

— Надо же, — изумился юноша. — Что в очках, что без.

— А вы как думали, молодой человек? Есть на свете и бесспорные истины.

— Выходит, есть, — легко согласился молодой человек. — Надо бы все-таки соседей расспросить, в чем тут фокус. Пошли в ресторан, они наверняка там.

В ресторане было тихо. Три одиноких посетителя сидели за столиками, у буфета с полдюжины мужчин и женщин в белых фартуках считали деньги и негромко переругивались.

— Где же наши? — спросил юноша. — Неужто разминулись?

— В проходе разминуться трудно, — усомнился старший. — Мало ли в какое купе они могли зайти. Ну да ладно. Коль скоро мы здесь, — продолжал он, — а не пообедать ли и нам?

— А что, — согласился юноша. — Жаль только, что этого не подают, — и он показал жестом, чего именно. Ученый сосед скорчил кислую мину.

Они сели за пустой столик, официант проводил их ленивым взглядом и вернулся к своим расчетам. Юноша открыл меню.

— В очках читаем или так?

— Лучше бы в очках, — попросил ученый сосед. — Я, знаете ли, чувствителен… Печень.

Юноша надел очки и принялся штудировать недлинный список поездных яств. Он проглядел его сначала сверху вниз, потом снизу вверх, почмокал губами и отложил меню в сторону.

— Вам лучше не обедать.

— Совсем ничего?

Юноша еще раз пробежал глазами меню.

— Можете взять хлеб и крутые яйца. Официант подошел к столу и стал смотреть в окно.

— Что будем заказывать? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Ему вот, — показал юноша, — бутылку минеральной и крутые яйца, а мне… тоже крутые яйца и… ладно уж, пиво. Авось, выдержу.

— Горячее бы взяли, курицу или шницель, — безразлично посоветовал официант.

— Курицу? Это какую курицу? Ту, что третий рейс с вами едет?

— Ну уж, — смутился официант. — Холодильник у нас только вчера отказал.

— Несите заказ, — попросил ученый сосед и добавил, обращаясь к юноше: Позвольте очки.

— Не дам!

— Да не пугайтесь, я этикетку на воде почитаю.

— Вы что, химик?

— А кто сейчас не химик? Давайте очки. Официант принес яйца и хлеб, открыл бутылки с водой и пивом и примирительно пожелал приятного аппетита. Юноша постучал яйцом о тарелку и спросил:

— Что там у вас с водой?

— Как вам сказать… Из обещанного кое-чего не хватает. Боюсь, что гастрита этой штукой все же не вылечишь. Хотите, я про пиво прочитаю?

Рассчитываясь с официантом, старший посмотрел сквозь очки на трехрублевую бумажку и довольно хмыкнул. Взяв рубль сдачи, осмотрел и его, снова хмыкнул с удовлетворением. В свой вагон они возвращались молча и по дороге ничего не читали.

В купе было по-прежнему пусто. Мимо открытой двери пробежал неведомо куда проводник с алюминиевым чайником в руках. Юноша окликнул его:

— Командир, наших соседей не видел? — С верхних мест? — спросил проводник, заглядывая в купе. — Так они уже сошли, а билеты у них до Джанкоя, билеты, говорю, у меня остались, а я думал, они в командировку, вещей-то никаких, и билеты до Джанкоя. Так и сошли.

— Спасибо, — сказал старший. — Вы не заметили, они были в солнечных очках?

— Как же. Один в очках, точно как ваши. Шалавые мужики. Но за чай заплатили.

Проводник побежал дальше, гремя чайником.

— Почитаем? — спросил молодой человек и зевнул.

— Неохота, — ответил старший. Помолчали.

— Гляньте, — сказал вдруг юноша. — Тут вам записка на столе.

— А почему не вам?

— Кто мне станет в поезде писать?

— А мне?

Ученый сосед взял записку и рассмеялся.

— Что там смешного?

— Стихи. Послушайте: «Травка зеленеет, солнышко блестит, скорый поезд до станции Симферополь нас на отдых мчит».

— Нескладно, — сказал юноша. — Какие ж это стихи?

— А что это по-вашему?

— Приманка. Чтобы мы прочитали через очки. Теперь вы послушайте: «Разве вас не учили, что нехорошо брать чужое? Очки вам больше не понадобятся. Положите туда, откуда взяли, и забудьте». Подписи нет.

— И не надо, — сказал старший. — Что будем делать?

— Положим и забудем. А что еще?

— Разумно, — пробормотал ученый сосед и растянулся на полке. — Я думаю, за журналами нет смысла ходить. Располагайтесь.

Поезд дрогнул и остановился. «Стоянка десять минут», — раздался голос проводника. Юноша плотно закрыл дверь купе, снял очки, повертел их в руках и положил на верхнюю полку. Поправил подушку, устроился поудобнее и раскрыл книгу на странице с загнутым уголком.

…И, не давая сопернику опомниться, набросил плащ на сверкающий клинок. Уф, хватит на сегодня страстей. Завтра на свежую голову как-нибудь выкручусь из этого будуарного побоища. А сейчас — спать…

Ученый сосед повернулся на бок и раскрыл свою книгу, держа ее на весу.

…С тем, однако, условием, что указанная структура не будет подвергаться фазовым переходам по достижении равновесия, а впрочем, если она и подвергнется им, то кто может сказать определенно, не Клопанецка же, в конце концов, к чему это приведет и приведет ли вообще к чему-нибудь…

Валерий Полищук

Смысл-54

Михаил Петрович Рязанцев давно махнул рукой на свою внешность и потому понятия не имел о том, как меняется его оболочка. А тут пришлось ему примерять в магазине костюм, — жена уговорила, — и попал Рязанцев в кабину, где зеркала сразу с трех сторон. В кабине же, осматривая под надзором Ольги Сергеевны обнову, он увидел трех непохожих друг на друга, но одинаково неприятных мужчин. Одного — узкоплечего, с приплюснутым обезьяньим затылком, другого — с висячим носом и светящейся макушкой и третьего, хорошо знакомого, с мешками под глазами, двухдневной щетиной и начинавшей подвисать щекой. От этого наблюдения вселилось в него привычное чувство побитости.

Он встревожился — но не из-за признаков старости, подсунутых ему бессловесным стеклом. Стало вдруг очевидно, что заброшенная его оболочка переросла в отдельное существо, и притом существо глубоко чуждой ему породы. Такая особь должна курить папиросы «Беломор», безропотно выстаивать битый час в очереди за кружкой мутного пива и превыше всех благ полить тупое глазение в телевизор. На общепринятом, внешнем языке ее можно было обозначить тусклыми терминами «обыватель», «тюфяк». На внутреннем же языке Рязанцева это существо называлось титулом особым, в тысячу раз более точным, но из-за случайного совпадения звучавшим для окружающих не вполне пристойно.

На внутреннем языке Михаил Петрович говорил с раннего детства, и без него, возможно, пропал бы на этом свете, потому что начисто был лишен способности отдавать и исполнять приказы.

Жители нашей планеты ежеминутно, сами того не замечая, обмениваются приказами, а у Рязанцева был какой-то врожденный порок. Едва заслышав любой начальствующий голос, он цепенел и терял координацию движений. В детстве Рязанцев иногда еще лепетал при этом какие-то птичьи слова, но они не помогали. Поэтому, став немного взрослее, он научился слова таить, а от воли окружающих откупаться.

За ценой он не стоял — откупался и вымученными приличными отметками, и неуклюжей лестью, и даже бутербродами, которые мать давала ему на обед. Он и в институт исхитрился поступить, чтобы откупиться от армейской службы и от множества чужих людей, которые возымели бы право отдавать ему приказы; он и женился, чтобы откупиться от слез однокурсницы Олечки — слабенькой, неулыбчивой, прихрамывающей. А уж после этого заглядывал в зеркало разве что за бритьем, предоставив своей наружности полную свободу для самостоятельной мимикрии. Так, сам того не заметив, Рязанцев превратился в человека, возраст которого определить трудно, еще труднее угадать, о чем он думает и думает ли вообще, в немолодого образцового семьянина, удел которого носить неопределенного покроя костюмы, всегда имеющиеся в свободной продаже. Вот что открылось ему в примерочной магазина «Мужская одежда».