Поселок на краю Галактики (сборник научной фантастики), стр. 44

— Длинный, они заметили нас, — прошептала девушка, крепко сжав холодными пальцами руку юноши.

Действительно, порывы несуществующего ветра все чаще склоняли темные жгуты в их сторону. А вслед за жгутами все больше безглазых голов поворачивались им навстречу.

Рука юноши ответила легким, бережным пожатием.

Он осторожно опустил на землю свой тяжелый мешок и громко, гораздо громче, чем обычно, сказал:

— Доставай запалы.

И, повернувшись к ней, увидел ее глаза.

— Малыш, а малыш, — произнес он, понизив голос, — встань — ка на цыпочки, помогу снять рюкзак.

А она прошептала:

— Может, лучше сам нагнешься?

И сплела пальцы на его стриженом затылке.

…Как-то раз я взял карандаш и помножил двадцать четыре на триста шестьдесят пять. И еще раз — на шестьдесят пять. И у меня получилось что-то немногим больше чем полмиллиона.

Не верите? Возьмите карандаш и проверьте. От начала жизни до смерти всего лишь полмиллиона часов.

Так спешите любить все, что вы любите! И ненавидеть все, что вы ненавидите! Словом и делом спешите сегодня — завтра будет поздно. Все слова, которые вы не успели сказать, превратятся в бессмысленный хрип, все движенья, которые вы не успели сделать, превратятся в беспомощный трепет, когда настанет последний из вашего полмиллиона…

7

Прошли сутки.

Прошло пять суток.

Прошло десять суток.

Прошло двадцать суток.

Прошел месяц.

Солнце еще не всплыло из — за хребта, но свет уже заливал полнеба, когда трое рослых мужчин подошли к единственному сохранившемуся в поселке дому.

Двое остались внизу, а третий — очевидно, старший — уверенно поднялся на крыльцо и постучал в дверь.

В доме послышалось какое-то неясное движенье. Потом снова все затихло. Но было ясно — там, за дверью, кто-то есть.

Пришедший громко спросил:

— Хромой здесь живет?

И еще два раза повторил свой вопрос.

Дверь чуть — чуть приотворилась.

— Не бойтесь! — весело сказал мужчина. — На дорогах ни одного стражника! В городе — волнения, вождь удрал из дворца.

Дверь распахнулась настежь. На пороге возникла щуплая фигурка подростка.

— Где же все — таки Хромой? — спросил мужчина.

— Я — младший брат своего старшего брата, — сурово проговорил подросток. — Пошли!

Удача, сопутствовала им — осыпей не было. Только раз брат Хромого остановил машину, велел путникам оставаться на месте, а сам вышел, держа под мышкой смутно поблескивающую в полутьме ущелья металлическую доску. Они видели, как он прошел мимо какой-то бесформенной груды, подошел к каменной стене, и услышали скрип сверла. Минут через двадцать машина снова тронулась в путь.

К рассвету они добрались до источника.

— Где же знаменитый трезубец? — спросил один из мужчин, обращаясь к остальным. — Я вижу только одну вершину!

И все трое взглянули на подростка.

Но тот ничего не ответил.

Он вскинул бинокль на каменный клык, последний каменный клык, вонзившийся в небо. А потом долго водил объективом вверх и вниз, направо и налево.

Словно искал кого-то.

…Полмиллиона часов. Полмиллиона часов. Полмиллиона, полмиллиона, полмиллиона часов…

Только полмиллиона!

Геннадий Прашкевич

Кот на дереве

…Не в первый раз я слышу вопрос: почему почти одиннадцать лет мы не видим в печати новых произведений Ильи Петрова (новосибирского) и Ильи Петрова (новгородского)?

Рад сообщить, что слухи об отказе от литературной деятельности как Ильи Петрова (новосибирского), так и его новгородского коллеги основаны на недоразумении. Оба писателя живы, здоровы, оба активно занимаются любимым делом. Что же касается их новых книг, выйдут, к сожалению, они не ранее 2011 года. Эта дата определена самими писателями и никем, понятно, не может быть изменена по причинам, на которых я остановлюсь ниже.

Мне довольно много придется говорить об Илье Петрове (новосибирском). Не следует, конечно, думать, что я хочу возвысить его за счет его новгородского коллеги. Нет. Просто мы с ним родились в одной деревне (Березовка, Томской области), кончали одну школу и до сих пор живем в соседних квартирах в Новосибирском академгородке.

Это сближает.

В отличие от многих своих сверстников, я никогда не испытывал особого пристрастия к перемещениям в пространстве, то есть к тому, что у нас называют путешествиями. Если мне хотелось узнать, что сегодня курят в Нигерии или каким паромом легче попасть из Швеции в Данию, я всегда мог обратиться к своему старому другу Илье, объездившему весь земной шар. Сам я считал путешествия тратой времени. Как ни далеко лежат от нас Египет или остров Пасхи, добраться до них не проблема. Совсем другое дело заглянуть в Египет, но времен фараонов, или на острой Пасхи, но времен создания ронго — ронго. Вот почему меня всегда мучительно трогала якобы доказанная учеными невозможность материальных перемещений во времени. К счастью, человеку упорному судьба благоволит. В те годы, когда мы с Ильей бегали босиком по родным болотам, знаменитый математик Курт Гёдель уже создавал свою модель мира, в которой отдельные локальные времена никак не увязывались в единое мировое время. В будущей моей работе по созданию машины времени, ныне известной как МБ, точка зрения Курта Гёделя сыграла весьма важную роль. Впрочем, я не собираюсь касаться специальных вопросов, относящихся к МВ. Мое дело хотя бы коротко пояснить причины, заставившие так надолго замолчать наших замечательных писателей.

Вынужден сразу упомянуть некоего Здика Пугаева.

Деревня, в которой мы росли, Эдик, Илья и я, терялась среди болот нижней Томи. Прямо за поскотиной начинались унылые трясины, но именно там мы охотились на крошечных и безумно вкусных куличков. Позже, в начале восьмидесятых, когда мы с Ильей давно уже покинули Березовку, кулички поголовно были уничтожены при тотальном осушении болот. А последнюю их парочку съел именно упомянутый мною Эдик Пугаев.

Наш земляк и ровесник, Эдик был щербат, оптимистичен и предприимчив. Подавая невесте (это была третья его свадьба) последних двух куличков, Эдик горделиво заметил: «Таких птичек, киска, больше нигде нет. Такой закуси, киска, не найдешь на столах арабских шейхов!»

Куличков он хвалил не зря. Мы, собственно, выросли на тех куличках. Правда, равный возраст никогда не означал равенства, и у нас его тоже никак не могло быть, потому что Эдик имел ружье. Тяжелое, обшарпанное, оно искупало все свои недостатки тем, что каждый выстрел непременно приносил Эдику (в отличие от наших волосяных петель) сразу несколько птиц. Он мог даже приторговывать дичью, что, конечно, и делал. И всегда, и неутомимо он охотился на все, что могло бегать, летать, плавать, а главное, годиться в пищу.

Илья не признавал ружья. Он вздрагивал от каждого выстрела. «Чего ты? — спрашивал я. — Этих куличков у нас что комаров!» — «Ну да, — отвечал Илья, — бизонов в Северной Америке тоже было как комаров, а мамонты когда-то паслись на всех сибирских полянках. Где они теперь?»

Именно тогда Илья завел альбом, в который терпеливо заносил все известные ему данные о тех рыбах, птицах, животных, которые, к беде своей, обратили на себя внимание не столь уж малочисленных Эдиков Пугаевых, Эта проблема — эдик и все живое — стала, собственно, доминирующей в творчестве писателя Ильи Петрова (новосибирского). Глубже всего он раскрыл ее в романе «Реквием по червю». Может случиться и так, писал Илья, что в будущем человек узнает о том, что земная жизнь, органическая жизнь не имеет нигде никаких аналогов, а значит, биомасса Земли и является биомассой всей Вселенной!.. В романе Петрова люди объявляли всеобщий трауру если сходил со сцены жизни даже самый незначительный червь. Герои Петрова понимали, по ком звонит колокол. И с той же силой они умели торжествовать, когда в результате всеобщих усилий возвращался к жизни увядавший на глазах вид.