Страх и отвращение предвыборной гонки – 72, стр. 90

Независимо от результатов для полиции это был гарантированный кошмар. Проиграть было бы плохо, но победить — много хуже. Тогда на всех экранах страны показали бы небольшую армию хорошо вооруженных флоридских полицейских, избивающих дубинками безоружных ветеранов — среди которых есть и безногие на костылях, и передвигающиеся в инвалидных колясках, — чье единственное преступление состояло в проникновении в штаб-квартиру Республиканского съезда в Майами-Бич. Как Никсон объяснял бы произошедшее? Сумел бы он уклониться от вопросов?

«Никогда, даже в аду», — думал я. И чтобы все это случилось, достаточно было одному или двум ветеранам не сдержаться и попытаться прорваться сквозь полицейский заслон. Это заставило бы какого-то полицейского использовать свою резиновую дубинку. Остальное пошло бы само собой.

Ах, кошмары, ночные кошмары… Даже Сэмми Дэвис-младший не смог бы спокойно переварить такой произвол. Он бы убежал из охраняемых апартаментов семьи Никсона на Ки-Бискейн через мгновение после первой же сводки новостей, отвергнув своего вновь обретенного духовного брата, как рыба-прилипала, резко отцепляющаяся от смертельно раненой акулы… И уже на следующий день Washington Post сообщила бы, что Сэмми Дэвис-младший провел большую часть ночи, пытаясь просочиться сквозь замочную скважину входной двери Джорджа Макговерна в Вашингтоне, округ Колумбия.

Все так… Но ничего этого не случилось. Появление Макклоски, казалось, успокоило как толпу, так и полицию. Единственный акт насилия тем днем произошел мгновения спустя, когда разгневанная 20-летняя блондинка, девушка по имени Дебби Маршал, попыталась протаранить толпу на своей «Хонде-125». «Прочь с дороги! — орала она. — Это просто смешно! Пусть валят обратно, туда, где им и место!»

Ветераны проигнорировали ее, но примерно на половине пути сквозь толпу она угодила в рой фотокорреспондентов, и на этом ее путешествие закончилось. Часом позже она все еще сидела там, кусая губы, и ныла, что все это было «смехотворно». Мне очень хотелось наклониться и подпалить ей волосы моей «Зиппо», но к тому времени противостояние перешло к серии выступлений ветеранов, говоривших в мегафон. Из-за двух армейских вертолетов, внезапно появившихся над головами и накрывших всю улицу своим ревом, даже на расстоянии пяти метров от мегафона мало что было слышно. Единственным ветераном-оратором, которому удалось перекричать шум чоппера и заставить толпу понимать себя, был бывший морской пехотинец, сержант из Сан-Диего по имени Рон Ковик [118], который говорил с инвалидной коляски, потому что его ноги были навсегда парализованы.

Я хотел бы получить текст или хотя бы запись того, что сказал Ковик в тот день, потому что его слова хлестали толпу, словно проволочной плетью. Если бы Ковику дали выступить с трибуны зала съезда, перед камерами телеканалов, у Никсона не хватило бы смелости выйти после этого на публику и принять выдвижение.

Нет… Я подозреваю, что выдаю желаемое за действительное. Ничто, находящееся в границах человеческих возможностей, не сумело бы помешать Ричарду Никсона принять это выдвижение. Если бы сам Бог появился в Майами и осудил его с трибуны, наемные охранники из Комитета по переизбранию президента быстренько арестовали бы его за нарушение общественного порядка.

Ветераны Вьетнама, такие как Рон Ковик, не приветствуются в Белом доме Никсона. Они пытались попасть туда в прошлом году, но смогли лишь подойти достаточно близко, чтобы бросить свои военные медали через ограду. Это было, пожалуй, самым красноречивым антивоенным заявлением, когда-либо сделанным в этой стране, и этот Марш тишины у «Фонтенбло» 22 августа стал его продолжением.

Сегодня в Америке нет антивоенного или даже антиправительственного движения с такой внутренней мощью, как у «Ветерановы войны во Вьетнаме против войны». Даже те упадочные свиньи на палубе «Дикой розы» не могут игнорировать цену, которую заплатили Рон Ковик и его приятели. Они — големы и вернутся, чтобы преследовать всех нас, даже Ричарда Никсона, который в ходе президентской кампании 1968 года говорил, что у него есть «тайный план» положить конец войне во Вьетнаме.

Что, как выясняется, было правдой. План состоял в том, чтобы положить конец войне как раз вовремя, добившись таким образом своего переизбрания в 1972 году. Еще на четыре года.

Сентябрь

Если бы Джордж Макговерн имел спичрайтера хотя бы наполовину такого же красноречивого, как Сидящий Бизон, он бы сейчас спокойно отдыхал дома, вместо того чтобы, преодолевая отставание в 22 пункта, закусив удила носиться по всей стране. Совет на Паудер-Ривер состоялся 95 лет назад, но сказанное старым вождем о покорении белым человеком американского континента по-прежнему актуально, как будто он только сегодня восстал из мертвых и произнес это для микрофонов телевидения в прайм-тайм. Мы пожинаем гнилые побочные плоды американской мечты со времен Сидящего Бизона, и единственное отличие от тех времен заключается в том, что теперь, когда до дня выборов-72 остается всего несколько недель, мы, похоже, готовы одобрить эти плоды и забыть о самой мечте.

Сидящий Бизон не делал различий между демократами и республиканцами, с которыми дело, вероятно, обстояло точно так же и в 1877 году, и в любой другой год. Но он никогда не знал, каково это — путешествовать на самолете для прессы Ричарда Никсона, и никогда не испытывал желчного удовольствия иметь дело с Роном Циглером, а также никогда не встречал Джона Митчелла, королевского распорядителя Никсона.

Я думаю, что если бы старому вождю сиу довелось все это испытать, то, несмотря на его презрение к белому человеку и всему, за что тот выступает, он бы сегодня работал сверхурочно в пользу Джорджа Макговерна.

Эти последние две недели были относительно спокойными для меня. Сразу после съезда Республиканской партии в Майами я с трудом добрался до Скалистых гор и попытался на какое-то время забыть о политике — просто лежал голым на веранде под прохладным полуденным солнцем и смотрел на осины, обращавшиеся в золото на холмах вокруг моего дома. Смешивал огромную канистру джина и грейпфрутового сока, глядел на лошадей, тыкающихся носами друг в друга на пастбище через дорогу, по ночам жег толстые журналы в камине. Херби Манн, Джон Прайн и Джесси Колин Янг ревели из динамиков… Время от времени я срывался, чтобы пробежаться до города по проселочной дороге над рекой, играл в волейбол в спортзале центра здоровья, потом шел к галерее Бентона, чтобы выяснить, что натворили местные жадные говнюки, пока меня не было, смотрел вечерние телевизионные новости и проклинал Макговерна за то, что тот пробил очередную дыру в собственной лодке, а затем останавливался по пути из города домой у Джерома, чтобы выпить полуночного пива с Солхеймом.

Через две недели такой мирной жизни последним, о чем мне хотелось думать, был мрачный, нависающий надо мной призрак еще двух бешеных месяцев предвыборной кампании. Тем более что это означало возвращение сюда, в Вашингтон, чтобы начать закладывать фундамент долгой и мучительной работы по аутопсии кампании Макговерна. Что пошло не так? Почему это не удалось? Кто виноват? И, наконец, что дальше?