Вице-император. Лорис-Меликов, стр. 104

Интеллигенты всю свободу употребят в пустую и злобную болтовню – все вывалят своими погаными языками, о чем раньше и подумать бы не посмели. Они ж, хоть и просвещенные, те же рабы, отпусти узду – распояшутся, как гимназисты на перемене, легкомыслие и бесчинство, вот и вся их свобода. А народ оторвут от сохи, взбаламутят – пугачевщина раем покажется.

Мудрый был человек обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев. Россию знал, понимал, чувствовал каждым нервом и любил бы, если б не боялся. Он боялся покорного и хитрого мужика и не верил ему, наверняка зная, что у того динамит за пазухой. Он ведь встретил пару раз мастерового Батышкова (если он и в самом деле Батышков) – бойкого, услужливого добра молодца с глазами ясными, доверчивыми, когда смотрит в лицо, а повернешься спиной – и будто иглой насквозь прошил. Хотел тогда Адлербергу сказать, чтоб гнал этого столяра из Зимнего, да как докажешь свои подозрения?… Он боялся немытых недоучек-социалистов с фанатическим блеском полусумасшедших глаз и одержимых не мыслью даже, а лозунгом, фразой, исправляющей должность мысли. Он боялся либералов, беспечно подпиливающих ножку у царского трона. И добро бы пилою, а то ведь острым своим языком. Они ж как пустятся в рассуждения – родную мать не пощадят: речь, видите ли, красивая получилась. Реакционеров он тоже боялся – эти своим бестолковым усердием, непроходимой тупостью и неистребимым хищничеством утащат за собою Россию в пропасть.

А пропасть неминуема. Россия еще нахлебается кровушки, еще погреется в пожарах такой революции, какая никакому Марату не снилась. Хорошо Некрасову – смылся на тот свет, а нам, оставшимся, как бы не довелось лет эдак через десять – двадцать пожить в «эту пору прекрасную». Царь безволен и слаб, и хитрый азиатец Лорис-Меликов вертел им, как душа пожелает. Вот и довертелся! Ишь, и указ уже приготовил, нечто вроде Генеральных штатов с приглашением земских намерен учинить. Законодатели! Да они любой закон в говорильне утопят. Мужик понадеется на своих выборных, а как увидит, что проку от них нет, за вилы-топоры схватится. Слепцы! Как они ближайших последствий не видят! Воистину сказано: «Слепые поводыри слепых». Лорис думает, что в этой мути и суматохе удержит власть и будет смотреться эдаким благодетелем царя и отечества. А как не удержит? Да пусть даже и удержит – он что, вечный? А то мы не знаем, как ночами его кашель терзает. Весь Петербург только об этом и говорит. И что будет, ежели посреди своей «диктатуры сердца и ума» помрет? Развал и анархия. Те же вилы и те же топоры.

Константин Петрович не доверял никому, в каждом проницал ложь, корысть и дурные мысли. Но именно поэтому ошибался в людях. Правды он не видел ни в ком, и никогда не мог поверить, что Лорис-Меликов озабочен будущим России больше, чем собственными успехами. Про Лориса давно было известно, что взяток он не берет. Еще когда Терской областью управлял, немало, говорят, побед одержал над казнокрадами и расхитителями земель. Вот потому-то ему и нет веры! Честность и неподкупность как особую роскошь Константин Петрович признавал только за собой. Раз не ворует, значит, что-то он там себе думает. А раз «что-то он там себе думает», то вдвойне опасен. Неворующего чиновника не на чем прихватить, а значит, и узды на него нет. Для государства же нет страшнее необузданного деятеля. Но приходится смиряться, нынче этот хитрый армянин сильнее, такой власти даже у Бирона при Анне Иоанновне не было, а ему все мало. Такой заведет Россию в анархию, а дальше хоть трава не расти. Ему, видите ли, мнение курсисток дороже порядка. А ведь за порядком следить и приставлен! Это тебе не турецкий Каре за двадцать копеек ассигнациями брать.

Константин Петрович был как в лихорадке. Действовать, действовать! Настало время не разговоры разговаривать, а действовать быстро и решительно. Спасать Россию. От либералов, от болтунов, интеллигентов и революционеров. Но главный-то болтун вона где – на самой вершине власти. Ничего, доберемся и до вершины!

Новый царь

Утром 1 марта 1881 года великий князь Александр поднялся с постели наследником цесаревичем и в соответствии с привычным званием своим планировал день. К обеду ожидал он Иллариона Воронцова-Дашкова [64] с супругою, но лакеи только начали накрывать столы, примчался фельдъегерь из Зимнего: беда! Отец ранен бомбою…

Он еще застал отца живым, то есть дышащим, сознание у раненого отсутствовало, только и успел причаститься, а дальше был бред, сыновей уже не узнавал. Вид его ран был страшен, взрывом оторвало ноги – такого Александр не помнил с войны, когда на его глазах разнесло поручика Сидорова, и эта картина преследовала потом великого князя долгие месяцы после заключения мира и сделала его, человека отважного и решительного, врагом войны на всю жизнь. Еще утром, раздраженный против отца какой-то мелочью (а перед лицом смерти все – мелочь), он вдруг почувствовал, как любил папу, где-то в груди все рвалось, он физически ощущал эти разрывы.

Кончилась жизнь. И не одного только императора – его, наследника, тоже. Не стало великого князя Александра Александровича. Есть император всероссийский Александр III. И все пространство от Балтийского побережья до неведомой дикой Чукотки вдруг свалилось на его плечи. Этого часа он ждал, и ждал давно, и знал, что у него, в его царствование, все будет иначе, он возьмет власть твердой рукою, и никакая крамола пикнуть не посмеет, и порядок, покой установятся, как при деде покойном Николае I, народ полюбит его – истинно русского царя, крепкого и сильного, который поведет Россию к процветанию и заставит уважать ее все государства. Но час этот обрушился внезапно, не дав и секунды опомниться, хоть что-то обдумать, начать новые меры, о которых столько было говорено в великокняжеском Аничковом дворце с ближайшими советниками – Победоносцевым, Катковым, Островским… [65]

Не успел предаться обыкновенному человеческому горю – и ты уже ни себе самому, ни горю своему не принадлежишь. Любое твое слово – не праздный совет, который можно и не исполнить, а беспрекословный приказ. И ты, отдавая его, отец говаривал, должен помнить: в столице ногти стригут, а на Камчатке головы рубят – таково уж наше русское усердие. Министр внутренних дел, всегда бодрый, молодецки бравый – покоритель Карса, ветлянской чумы и революционной смуты, – вид имел потерянный, смуглое лицо его было бледно, резко обозначились армянские черты, глаза угасли в мировой отчаянной скорби, и во всем облике главенствовал теперь невероятных для русского глаза размеров унылый нос, сгорбившийся под тяжестью ужасных событий нынешнего дня. Лорис-Меликов подал Александру две бумаги: наскоро составленный манифест о его воцарении, начинавшийся со слов «Свершилась Божья воля», которые потом немало насмешек обрушат на его голову, и прошение об отставке, поскольку первая вина в случившемся падает на министра внутренних дел, для того и поставленного, чтобы жизнь самодержца русского была в полной безопасности, чтобы ничто не угрожало покою империи. Манифест Александр подписал, а прошение порвал:

– Я тебе верю. Твоей вины тут нет. Ты же предупреждал и папу и меня еще вчера вечером и сегодня. Нет-нет, об отставке и речи быть не может. Ты мне нужен.

В эту минуту Александр искренне верил, что без умного и честного министра внутренних дел ни ему самому, ни Российской империи никак не обойтись, а что его люто ненавидят и ни на грош ему не верят дядя Костя, Катков, а за ним и прочие московские патриоты – это не столь важно: перед лицом всеобщей опасности разные силы объединятся и будут верой и правдой служить новому царю и тысячелетнему отечеству.

Ко всему прочему, в руках у Лориса все нити заговора, уже арестован главный злодей – некто Желябов, схвачены сегодняшние бомбисты, но вся крамола, конечно, не подавлена, и теперь надо ожидать покушений на самого Александра III.