Операция «Цитадель», стр. 88

«А ведь ее тоже придется убирать! – почти с сожалением вспомнил поручик, когда, призывно виляя бедрами, Эльжбетта выходила из непомерно большого кабинета шефа. – Или „успокаивать”. Иначе своим визгом она поднимет на ноги пол-Будапешта».

– Господин Хорти прибудет через десять минут, – сообщил Борнемисца, и, перехватив взгляд Розданова, самодовольно заметил: – Ничего-ничего, не волнуйтесь, я не ревнив. Понимаю, в горах Югославии таких не встретить.

– Последние полгода мы в основном партизанили в Белграде и в его пригородах, – ответил Розданов, помня о тонкостях своей диверсионной легенды. – Однако и в столице ничего подобного видеть не приходилось.

Розданов взглянул на впавшего в дипломатическую молчаливость Гольвега. Тот и дальше продолжал молчать, но когда Борнемисца, Розданов и Эльжбетта рассмеялись, все же из вежливости присоединился к ним.

– Если встреча пройдет удачно, мы сможем провести вечер в одной проверенной компании. С Эльжбеттой и ее подружками, – завершил эту захватывающую тему судовладелец. – Кстати, у Эльжбетты хороший вкус. Но об этом чуть позже, а пока что приступаем к делу. В двух словах, господин майор…

– Дравич, – подсказал Гольвег.

– Так вот, если коротко, в двух словах… Чтобы еще до прихода господина Хорти. Только совершенно искренне. Поймите, меня интересует это как промышленника. Каково сейчас положение в Югославии?

Гольвег задумчиво посмотрел в потолок.

– Буду абсолютно откровенен, если позволите.

– Вы говорите не с политиком, а с промышленником. Меня интересует лишь суровая действительность.

– Только учитывая это, скажу: народ почувствовал, что Германия уже далеко «не та», какой она была в начале войны, и что русские у границ. Англо-американцы тоже рядом. Все, кто еще вчера колебался, сегодня приходят в отряды партизан и просят дать им оружие.

– Подобные слухи до нас доходят, – подтвердил Борнемисца, укрепляя Гольвега в вере, что авантюра с переодеванием уже почти удалась. Это его вдохновило, и он ударился в импровизацию.

– В горные районы германцы теперь уже почти не суются. За последние три месяца – ни одной серьезной карательной экспедиции. Ничего, кроме вылавливания подозрительных лиц на вечерних улицах Белграда, Любляны и нескольких других городов, которых затем превращают в заложников. Но расстрелы заложников лишь усиливают ненависть к германцам, усташам, чечникам и другим формированиям и увеличивают число партизан.

– Тем не менее мне приходилось слышать, что в горных районах все еще идут упорные бои. Об этом говорят сами германцы.

– Кого вы слушаете? Германцев? Что им еще говорить? Не спорю, отдельные стычки еще происходят, однако мы давно заперли германцев в городах.

– Понимаю, пропаганда, – довольно рассеянно слушал его миллионер, думая в это время о чем-то своем. И не ясно было, к чьей стороне относится это пренебрежительное «пропаганда».

– Германцев мы прогоним, вот увидите. И сразу же возьмемся за своих богачей, за промышленников.

Судовладелец с нескрываемым ужасом посмотрел на Гольвега: «Неужели этот красный югославский партизан не понимает, что перед ним сидит один из таких, ненавистных красным, богачей?! – прочитывалось в его взгляде. – Хоть бы из уважения помолчал о своей классовой ненависти».

– Пойдем по стопам России. Одних сразу же расстрелять, других в лагеря, на рудники. Может, даже договоримся со Сталиным и часть заключенных продадим ему, для сибирских рудников. Коммунистической Югославии нужны только одни хозяева земли, фабрик и заводов: рабочие и крестьяне, – поддержал Гольвега поручик Розданов. Ему доставляло удовольствие выступать в роли «коммунистического пропагандиста» и наблюдать при этом, как удлиняется и сереет лицо промышленника-миллионера.

– Неужели и вы своих классовых врагов – тоже в Сибирь? – недоверчиво уточнил Борнемисца.

– Не в Сибирь, так в Дунай, – пожал плечами Розданов. – Впрочем, у нас и своих шахт и карьеров хватает.

Борнемисца недовольно покряхтел и уткнулся в какие-то бумаги. То, о чем говорил этот югослав, звучало явно неуместно. Даже бестактно. Но заставляло задуматься. И было над чем. Войну-то он, по существу, пережил. Сумел, пристроился, приспособился. Дружба с Хорти-младшим помогала ему в самых сложных ситуациях, но прежде всего обеспечивала доступ к кабинетам регента и премьер-министра.

А все дело в том, что Николас время от времени отправлялся в небольшие плавания по Дунаю. И нет ничего удивительного, что для него всегда находились хорошая каюта, две девушки, – он любил развлекаться с двумя сразу, человек мог позволить себе такую слабость, – и бутылка-другая красного токайского вина. Вечером кораблик отходил от пирса, а к утру причаливал. Под вечер отходил, а к утру…

Впрочем, иногда и не отходил. Собственно, само плавание как таковое Николауса никогда не привлекало. Все равно на палубе он почти не появлялся. И не только в целях безопасности, просто придунайские пейзажи его никогда не интересовали. Каюта. Мерное, убаюкивающее покачивание. Проплывающие мимо речные берега. И девичьи ласки. Чего еще желать сыну сухопутно-речного адмирала?

Понятное дело, что все его привычки и прихоти гестапо были известны. Давно и доподлинно. Правда, собиралось досье с несколько иными намерениями. До сих пор сотрудникам будапештских отделов гестапо и СД вместе с агентами венгерской контрразведки в основном приходилось заботиться о безопасности будущего диктатора Венгрии, а не о том, как бы его выловить. Ну да это мелочи. Было бы в порядке досье. Составленное со знанием дела, оно годится для любой власти и любой цели. Вот только теперь цели немецкой и венгерской служб безопасности стали разными.

– Не забывайте, что некоторые дивизии немцы уже вынуждены выводить из Югославии, перебрасывая их на Восточный фронт или север Италии, – продолжал играть свою роль Гольвег. Ему это было несложно: говорить приходилось правду. – Еще два-три месяца, и Югославия сама сможет освободиться от оккупантов. Как это уже сделали Румыния и Болгария.

– Но в Болгарии несколько иная ситуация. Там армия была верна царю. И не произошло гражданской войны. Разве что появилось несколько партизанских отрядов, состоящих исключительно из коммунистов. И потом, Советский Союз объявил Болгарии войну [97].

– Так почему бы и Венгрии не последовать ее примеру?

– Да потому, что к власти в Болгарии в конце концов пришли коммунисты! – возмутился Борнемисца. – Еще немного, и они в самом деле начнут создавать колхозы.

– Почему же вы забываете, что в армии Тито тоже много коммунистов? – вклинился Розданов, не без основания считая себя специалистом по России, колхозам и комиссарам.

– Не коммунистов, адъютант, – поспешил исправить положение «майор Дравич», – не коммунистов. Это Народно-Освободительная армия. Для нее главное – независимость, свобода. А с государственным устройством мы как-нибудь разберемся, на досуге.

– Вам виднее, – согласился Розданов, решив, что самое время оставить «майора» и директора компании наедине. Вот-вот должен был появиться Хорти, так что пора было действовать.

34

Радостно улыбаясь, Эльжбетта щебетала по телефону. Судя по ужимкам, она договаривалась с одной из своих постоянных подружек, предвкушая приятный вечер в обществе самого Николя, как они, на французский манер, называли между собой Николаса-Миклоша Хорти.

Поскольку беседа явно затягивалась, Розданов попытался как-то привлечь внимание девушки. Но всякий раз, когда ему это уже почти удавалось, секретарша непонимающе смотрела сквозь него невидящим, безразличным взглядом и отворачивалась.

«Да она не то чтобы мужчины… Она даже человека во мне не увидела! – вскипел холодной яростью поручик белой гвардии. – Провинциальная мерзавка!»

Но трогать ее нельзя было. Николаса Хорти она должна была встретить, как всегда стоя в приемной, улыбающейся и благоухающей. Словом, не время. А жаль.