Операция «Цитадель», стр. 80

Слушая Скорцени, Родль по-прежнему философски ухмылялся. Речь обер-диверсанта напоминала наставления старого доброго пастора, охотно отпускающего своим прихожанам любые, пусть даже самые страшные, грехи, которые ни фемида, ни Господь отпустить им уже не согласятся. При этом штурмбаннфюрер как будто бы преподносил ему и Шторренну наглядный урок: учитесь, как следует допрашивать, вести беседу и просто общаться с людьми, которые мнят себя профессионалами, а, следовательно, вполне подготовленными к подобным «психопатическим», как иногда называл их Скорцени, дуэлям.

– Поэтому оставим в покое фрау Вольф и завершим нашу встречу, как следует завершать союзникам. Родль, бутылку французского вина. Нет, лучше венгерского.

– Токайского, – подсказал Родль. – Меня убеждали, что венгры обожают свое токайское.

– Так полагайтесь же на их вкус, гауптштурмфюрер, полагайтесь! Откуда у вас такое недоверие к их мнению, адъютант? Прошу садиться, – тотчас же обратился он к венграм.

Кресел хватило всем, кроме Шторренна. Он продолжал оставаться на своем месте у двери, только один пистолет спрятал, а другой завис у него на указательном пальце, словно безделушка.

Родль появился довольно быстро. Он же извлек из небольшого, встроенного в стену бара бокалы и наполнил их.

– Не скрою, господа, что тост примирения, за который мы пьем, я провозглашаю не только из-за того, что вы все трое слишком уж нравитесь мне. Вы вели себя так, что в другое время я, возможно, понабивал бы вам рожи, – доверительно сообщил он поднявшимся вслед за ним венграм. – Но, повторяю, мы союзники. И сразу же открою секрет: вы, все трое, понадобитесь мне для выполнения одной деликатной операции.

– С этого и следовало бы начинать нашу встречу, – обиженно проговорил капитан, однако Скорцени не удостоил его ответа.

Галаши порывался сказать еще что-то, однако Маркочи толкнул его локтем в бок и решительно покачал головой.

Штурмбаннфюрер выдержал паузу, позволившую внимательно осмотреть венгерских контрразведчиков. Лица их заметно просветлели. Людей, которые столь неожиданно понадобились, не пристреливают. По крайней мере, до завершения операции. А для них важно было именно это: выбраться из стен гестапо. А там уж как Бог даст.

– В подробности вовлекать вас пока не стану. Скажу только, что работа будет связана с ликвидацией одного подпольного коммунистического центра, занимающегося среди прочего еще и укрывательством нескольких бежавших из Германии евреев. Словом, обычная работа. Но нам нужны люди, хорошо знающие Будапешт и его окрестности, язык и обычаи венгров. Что вы на это скажете?

Галаши и Маркочи вновь переглянулись. Но теперь уже без того оскала враждебности, который озарял их взгляды еще несколько минут назад.

– Мы согласны, – ответил Галаши.

– Это наш долг, – поддержал его Маркочи.

Сержант-водитель тоже пробормотал нечто такое, что должно было прозвучать как одобрение. Но к его мнению вряд ли прислушались бы даже в том случае, если бы он вдруг оказался противником столь очистительного мероприятия.

– Но подобное сотрудничество возможно лишь при одном условии – что наша встреча и наши беседы в этом здании останутся…

– Можете в этом не сомневаться, – отличился теперь уже Маркочи.

Как и надлежит хозяину, Скорцени осушил свой бокал первым. Венгры действительно знали толк в вине. Их «Токайское» оказалось отменным.

Через три дня, когда Скорцени уже был занят делами, далекими от опереточного покушения на унтерштурмфюрера Фройнштаг, адъютант Родль, как бы между прочим, сообщил ему, что их знакомые венгры не могут быть привлечены к операции, поскольку капитан Галаши и его водитель обнаружены вчера вечером убитыми у одного из кафе на окраине Буды.

– Каких прекрасных людей теряет эта растерзанная страна! – сочувственно вздохнул обер-диверсант рейха. – Убийцу-то нашли?

– Так точно, господин штурмбаннфюрер. Сегодня утром по этому делу был арестован лейтенант Маркочи. При обыске у него в квартире обнаружили пистолет, из которого были застрелены оба сотрудника венгерской контрразведки.

– Орудие убийства – в доме убийцы?! – осуждающе покачал головой Скорцени. – Теперь вы понимаете, почему я всегда питал недоверие к классическим уликам, Родль?

– А что поделаешь, если этот идиот не позаботился даже о том, чтобы убрать после себя гильзы. Которые и были предъявлены представителям прессы.

– Неряшливость всегда наказуема, – все тем же нравоучительным тоном пастора согласился Скорцени с адъютантом. – Он-то хоть не стал утверждать, что будто бы пистолет ему подбросили?

– Мало того, Маркочи набрался наглости утверждать, что подбросили его мы, германцы. Агенты СД.

– Вот что происходит, когда убийцей оказывается человек без совести и чести, – мрачно ухмыльнулся Скорцени. – Нет чтобы повиниться и покаяться! Надеюсь, он утверждал это не в присутствии прессы?

– Гольвег, который руководил этой операцией, решил пощадить нервы журналистов и не устраивать им встречи с буйным убийцей. Тем более что Шторренн, которому, как знатоку венгерского языка, он поручил общение с прессой, оказался неплохим рассказчиком, журналисты это оценили.

– Прессу вы удовлетворили, это понятно, а что с убийцей двух венгерских офицеров-контрразведчиков?

– Не было еще ни одного убийцы в мире, который бы не пытался доказать, что орудие убийства ему подбросили… Вы же знаете, что даже у адвокатов ничего, кроме сочувственного смеха, подобные утверждения вызывать не могут.

– И все же наш долг позаботиться о том, чтобы еще до суда у лейтенанта появился надежный адвокат.

– Об этом мы уже позаботились, – заверил его Родль. – В качестве адвоката выступил все тот же златоуст Шторренн. – К сожалению, после первой же беседы со своим будущим защитником лейтенант Маркочи предпочел повеситься.

Диверсанты многозначительно взглянули друг на друга. Они оба помнили, что в свое время Шторренн подвизался в роли профессионального палача в одной из германских тюрем, а затем в особом лагере для предателей рейха.

Эти взгляды заменили им поздравления, которых они вполне заслужили. Что ни говори, операция прошла успешно, и фрау Вольф могла убедиться, что имеет дело с мужчинами, способными защитить ее.

– Напрасно вы так настойчиво осуждаете самоубийство лейтенанта Маркочи, адъютант.

– Вы правы, штурмбаннфюрер, – скорбно произнес гауптштурмфюрер, придав своему лицу смиренное, приличествующее случаю, выражение, – нельзя лишать человек, совершившего убийство двух своих коллег, возможности искупить свою вину собственной жизнью.

– Как мы с вами, Родль, глубинно понимаем друг друга!

26

– Я осуществлю вашу давнюю мечту, Гольвег. Пребывая в Югославии, вы с трудом сдерживали желание переметнуться к партизанам и возглавить один из отрядов Тито.

Гольвег удивленно взглянул на Скорцени и нервно передернул плечами, как смертельно уставший боксер – перед двенадцатым раундом.

– Что-то не припоминаю… – попытался он возразить, забывая, что если уж Скорцени захочет высказать какую-то мысль, то слушать он будет только самого себя.

– Не знаю: то ли время от времени давала знать о себе ваша славянская кровь – как моя, венгерская, то ли еще что-то… Что вас так поразило, Гольвег? Да, в моих венах течет и венгерская кровь. И я не скрываю этого, Гольвег.

– Простите, штурмбаннфюрер. Не могу знать, какими сведениями вы располагаете, – насторожился диверсант, – но я не припоминаю, чтобы мои симпатии к партизанам…

– Не к партизанам, а к авантюристам.

– Возможно.

– Так вот, оберштурмфюрер, – повысил голос Скорцени, поднимаясь из-за стола, но жестом сдерживая Гольвега, Штубера и лейтенанта вермахта Розданова [88] от желания расставаться со своими креслами. – Вы всегда страстно желали побывать в шкуре командира одного из отрядов Тито. Это у вас в природе, в самой вашей натуре. Как истинный диверсант, вы всегда рвались в лес, в горы. Да и по характеру своему тоже являетесь отшельником.