История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины, стр. 31
В 1990 году Донской монастырь был передан Московской патриархии. Обычно в таких случаях говорят: возвращен верующим. Но в данном случае произошло явление в высшей мере парадоксальное. Оказавшись в лоне патриархии, монастырь, во всяком случае, большая его часть, стал практически недоступен для мирян, равно — верующих и неверующих. Недоступен куда в большей степени, чем в советскую эпоху. Если в богоборческие времена в монастыре не существовало закоулка, куда бы нельзя было заглянуть, то теперь мирянин волен лишь дойти от ворот до храма и возвратиться назад. Все прочие пути перекрыты. Куда ни пойдешь, всюду понаставлены заборы, изгородки — деревянные, железные, сплошные, любые, на все вкусы. Повсюду соглядатаи. Монахи так аргументируют эти свои порядки: они вывесили объявление, уведомляющее посетителей, что монастырское кладбище закрыто для посещения «в связи с угрозой теракта». Но тогда разумнее было бы не кладбище, а самые храмы закрыть. Нужно же быть поистине блаженным террористом, чтобы идти взрывать динамит среди могил, где кругом практически ни души, а не сделать этого в переполненном соборе. Уговаривать охранников бесполезно — не пустят. Они обычно отвечают так: вы к кому идете? у вас здесь кто-нибудь из близких похоронен? Им даже в голову не приходит, что бывают такие захоронения на кладбищах, которые близки очень многим. Близок ли кому-то Чаадаев? Безусловно. А Ключевский, Шмелев, Майков, Сумароков, Бове, Барановский, Перов, Ильин? Почему какие-то монахи решают, имеют ли право почитатели этих людей навестить их могилы или не имеют?
Помимо уникального некрополя в монастыре находится собрание монументальной скульптуры, свезенной сюда со многих уничтоженных московских кладбищ, а также фрагменты — наличники, порталы и пр. — некоторых разрушенных церквей. Раньше, когда монастырь принадлежал Музею архитектуры им. А. В. Щусева, к фрагментам, вмонтированным в одну из стен, можно было свободно подойти. Теперь тропинка, ведущая к этой стене, перекрыта сплошным забором, как на дачах у «новых русских». А уж о том, чтобы заглянуть, как когда-то, в некультовые монастырские здания и помещения, вообще не может быть речи — propriete privee!
Могила Ивана Шмелева. Донской монастырь
Сейчас много говорится об издержках приватизации начала 1990-х. Но при этом отнюдь не ставится под сомнение законность, а вернее — справедливость, безраздельного владения «разгосударствленной» собственностью церковью.
Христианская мораль, между прочим, опирается и на принцип: даром получили — даром отдавайте. Нет, никто не требует у церкви что-то отдавать — боже сохрани! — но не лишать возможности людей смотреть на то, что они всегда прежде свободно видели, это-то, кажется, не слишком великая прихоть мира, — так не показывают даже!
Кто бы мог подумать, что именно в наше время, самое демократическое и либеральное, как его называют, в российской истории время, старинное мемориальное кладбище сделается недоступным для посещения?
Этот заключительный фрагмент очерка был нами написан еще для первого издания книги. С тех пор в монастырских порядках кое-что изменилось к лучшему: монахи открыли кладбище для свободного посещения по субботам и воскресеньям. Спасибо хотя бы и на этом.
Вечный покой под колесами
Алексеевский монастырь
От Лефортова до Сущевки теперь можно домчаться по третьему транспортному кольцу за несколько минут: в туннелях, по эстакадам, без единого светофора, — пролетишь и не заметишь как. Так с ветерком и пролетают водители под горку с Русаковской эстакады в сторону Рижского вокзала, нисколько не догадываясь, что едут по кладбищу, что под самыми колесами их машин ожидают воскресения сотни покойных. Хорош же у них там вечный покой…
Своему перемещению от Кремля в далекое Красное Село Алексеевский женский монастырь обязан, как ни удивительно… победе русских над Наполеоном в 1812 году. По обету императора Александра Павловича в честь этой победы в Москве должен был появиться грандиозный храм, посвященный Христу Спасителю. После долгих поисков наиболее подходящего места для главного храма России выбор нового уже императора — Николая Павловича — остановился на старинном московском урочище Чертолье, где в дохристианскую эпоху, предположительно, находилось капище восточнославянского божества Тура. Но к XIX веку это место в центре Москвы отнюдь не было незанятым. Там еще с 1360 года существовал женский монастырь с многочисленными постройками и немалым кладбищем при нем. Кстати, на этом кладбище была похоронена монахиня Таисия, бывшая супруга попа Никиты Минова — впоследствии патриарха Никона. Но царскою волею все это было подчистую срыто. А на освободившемся пространстве поднялся величественный храм академика Тона, который, с перерывом на социалистический эксперимент в ХХ веке, стоит там и по сей день.
Монастырь же вынужден был перебираться на новое место. Свое высокое покровительство в этот нелегкий для него период монастырю оказывал сам первоиерарх русской церкви митрополит Филарет (Дроздов). Существует такая московская легенда, будто бы игуменья Алексеевского монастыря, уязвленная столь бесцеремонным, несправедливым отношением верховной власти к ее обители, изрекла страшное пророчество: коли монастырю здесь не бывать, то и ничего более на этом месте стоять не будет! И это пророчество неоднократно подтверждалось как будто: поднявшийся все-таки на монастырской земле величественный храм Христа в 1931 году был снесен; на его месте взялись было возводить еще более грандиозный дворец советов, — не достроили и тоже разобрали; и единственное, что прижилось на месте древнего монастыря на довольно продолжительное время — небезызвестное купальное заведение «Москва».
Кстати, эта байка о проклятии игуменьи сделалась в 1980– 90 годы дополнительным аргументом у противников восстановления храма Христа. Они говорили: зря восстанавливаете, — ничего на этом проклятом месте стоять не будет, порушится, как все прежнее рушилось.
Но, разумеется, действительности этот фольклор нисколько не соответствует. В XIX веке просто немыслимо было какой-то игуменье пойти поперек царевой воли или решения синода. Такое противление, самими же противными, если только они истинно верующие люди, должно было бы почитаться гордынею, сродни раскольничьей. Не говоря уже о том, что перемещение монастыря вполне одобрял Филарет — авторитетнейший русский патриарх. Он только что не титуловался так, но, по сути, именно патриархом и был.
Поэтому игуменья Клавдия и все сестры-монахини не только не возражали Филарету, но, напротив, из своих Красносельских выселок они сердечно благодарили его за отеческое покровительство: «Мы же и будущие по нас будем всегда молить Бога за милостивейшего нашего отца и Архипастыря, основателя и благодетеля Алексеевской обители».
В этом же послании они милостиво просили митрополита посодействовать скорейшему открытию при монастыре кладбища. Конечно, владыка не отказал своим подопечным. И скоро кладбище Алексеевского монастыря было открыто и сделалось одним из самых благоустроенных и достойных мест упокоения в Москве.
Устроено кладбище Алексеевского монастыря было «по-новому», не так как прочие московские погосты с более давней историей. Вся его территория была разрезана многочисленными дорожками, так что почти каждая могила находилась с краю, и подобраться к ней не составляло ни малейшего труда. Как заметил автор одного дореволюционного путеводителя, такого обилия цветов, как на Алексеевском, не было ни на одном больше кладбище столицы. Большинство могил здесь выглядели настоящими цветниками.
Ко времени революции почти вся немалая территория Алексеевского монастыря была занята захоронениями. Сейчас очень трудно вообразить, как это кладбище выглядело. Потому что ничего подобного в Москве уже нет. Здесь было очень много склепов, выполненных в виде часовни. И казалось, будто это некий маленький сказочный городок, в котором вместо домов на узких улочках ютятся одни часовни — чаще всего кованые металлические. Такие часовни ковали в Москве многие мастера. Их еще иногда и теперь — ветхие, проржавевшие — можно встретить на старых московских кладбищах.