Имаджика. Примирение, стр. 72
— Брат? — воскликнул он еще до того, как отыскал Сартори во мраке. — Что ты делаешь?
Теперь он разглядел своего двойника, прижавшего женщину в углу камеры. Она была почти голой, но далеко не беззащитной. Ленты, похожие на остатки свадебного наряда, но сделанные из ее собственной плоти, росли из ее плеч и спины. Было очевидно, что они обладают куда большей силой, чем можно было предположить, глядя на их нежный вид. Некоторые из них цеплялись за стену у нее над головой, но основная масса была устремлена к Сартори и облепила его голову удушающим капюшоном. Он стремился оторвать их от лица, раздирая пальцами сплетенный покров, чтобы покрепче ухватиться за отдельные отростки. Сок вытекал из сдавленной плоти, а Сартори отдирал от лица все новые комки липкой массы. Вскоре он неизбежно должен был высвободиться, а тогда Целестине угрожала бы немалая опасность.
Миляга не стал звать брата второй раз — тот все равно ничего бы не услышал. Вместо этого он ринулся через пещеру и обхватил Сартори сзади, прижав его руки к бокам, где они уже не могли причинить Целестине вреда. В ту же секунду он заметил, как взгляд Целестины заметался между двумя стоящими перед ней фигурами. То ли потрясенная увиденным, то ли по причине полного изнеможения она ослабила хватку, и щупальца повисли венками у Сартори на шее, обнажив лицо двойника и тем самым подтвердив ее догадку. Она полностью освободила Сартори от щупалец и притянула их к себе.
Вновь обретя зрение, Сартори повернул голову назад, чтобы увидеть, кто взял его в плен. Узнав Милягу, он немедленно прекратил борьбу и покорно обмяк в руках Примирителя.
— Почему всегда, когда я встречаю тебя, ты пытаешься причинить кому-нибудь вред? Ответь мне, брат, — спросил у него Миляга.
— Брат? — переспросил Сартори. — С каких это пор я стал тебе братом?
— Мы всегда были братьями.
— Ты пытался убить меня в Изорддеррексе, или ты забыл? Что-то изменилось с тех пор?
— Да, — ответил Миляга. — Я изменился.
— Да ну?
— Я готов признать наше… родство.
— Прекрасное слово.
— Собственно говоря, я принимаю ответственность за все, чем я был, есть и буду. За это мне надо поблагодарить твоего овиата.
— Приятно это слышать, — сказал Сартори. — Особенно в такой компании.
Он оглянулся на Целестину. Она по-прежнему стояла на месте, хотя было ясно, что держат ее отнюдь не ноги, а уцепившиеся за стену щупальца. Веки ее слипались, а по всему телу пробегали волны дрожи. Миляга понимал, что ей нужна помощь, но не мог ничего поделать, пока руки его были заняты Сартори. Тогда он повернулся и швырнул брата в направлении пролома. Тело Сартори полетело, словно манекен, и лишь в самый последний момент он выставил руки, чтобы смягчить удар.
Потом он поднялся. На мгновение Миляге показалось, что двойник собирается мстить, и он набрал в легкие воздуха, чтобы защититься. Заметив это, Сартори сказал:
— У меня сломан хребет, братец. Неужели ты нападешь на меня сейчас? — И словно желая доказать, в каком плачевном состоянии он находится, он пополз по груде кирпичей, словно змея, изгнанная из своей норы.
— Добро пожаловать к ней, — сказал он перед тем, как исчезнуть из виду в более светлом сумраке коридора.
Вновь посмотрев на Целестину, Миляга увидел, что глаза ее закрылись, а тело безвольно повисло на щупальцах. Он двинулся к ней, но стоило ему приблизиться, как глаза ее открылись и она пробормотала:
— Нет… я не хочу… чтобы ты… приближался…
Мог ли он винить ее за это? Один человек с его лицом уже попытался убить или ее изнасиловать, а может быть — и то и другое вместе. С чего же ей доверять второму? Но не время было убеждать ее в своей невиновности; она нуждалась в помощи, а не в извинениях. Весь вопрос: кто ей может помочь? Судя по рассказам Юдит, женщина прогнала ее точно так же, как сейчас — его. Может быть, Клем сможет за ней поухаживать?
— Я пришлю к тебе кого-нибудь, кто сможет тебе помочь, — сказал он на прощание и вышел в коридор.
Сартори исчез, судя по всему пустив в дело ноги. И вновь Миляга пошел по его следам, направляясь к подножию лестницы. На полпути перед ним оказались Юдит, Клем и Понедельник. Стоило им увидеть его, как их нахмуренные лица просияли.
— Мы думали, он убил тебя, — сказала Юдит.
— Меня он не тронул, но Целестина в тяжелом состоянии и не подпускает меня ни на шаг. Клем, ты ей никак не мог бы помочь? Но будь осторожен. Она выглядит больной и слабой, но сил в ней очень много.
— Где она?
— Юдит отведет тебя, а я отправлюсь за Сартори.
— Он пошел наверх, — сказал Понедельник.
— Даже не посмотрел на нас, — сказала Юдит. Голос ее звучал почти обиженно. — Вышел из двери, едва держась на ногах, и стал карабкаться по лестнице. Что ты с ним такое сделал?
— Ничего.
— Я никогда не видела на его лице такого выражения. Да и на твоем, кстати, тоже.
— И что же это было за выражение?
— Трагическое, — сказал Клем.
— Может быть, победа дастся нам легче, чем я ожидал, — сказал Миляга и направился мимо них к лестнице.
— Подожди, — сказала Юдит. — Здесь мы не можем оказать Целестине помощь. Надо отвезти ее в какое-нибудь безопасное место.
— Согласен.
— Может быть, в мастерскую?
— Нет, — сказал Миляга. — В Клеркенуэлле я знаю, один дом, где мы будем в безопасности. Некогда меня изгнали оттуда. Но он принадлежит мне, и мы вернемся туда. Мы все.
Глава 51
Потоки солнечного света, встретившие Милягу в вестибюле, напомнили ему о Тэйлоре, чья мудрость, высказанная устами спящего мальчика, с утра всюду сопровождала его. Казалось, от того рассвета его отделяет уже целый век, настолько нынешний день был полон событий и откровений. Он знал, что этот поток не иссякнет вплоть до самого Примирения. Лондон, по которому он бродил в прежние годы, — город открытых возможностей, о котором Пай как-то сказал, что в нем скрывается больше ангелов, чем в одеждах Господа, — вновь превратился в место присутствия незримых сил, и он радовался этому. Эта радость ускоряла его шаг, когда он несся по лестнице, перепрыгивая через две, а то и через три ступеньки. Как ни странно, он едва ли не жаждал вновь увидеть Сартори, поговорить с двойником и узнать, что у него на уме и на сердце.
Юдит подготовила его к зрелищу, которое должно было открыться ему на верхнем этаже: молчаливые коридоры, ведущие к столу заседаний «Tabula Rasa», а на нем — распростертый труп. Запах разложения ударил ему в ноздри еще в коридоре — тошнотворное напоминание (впрочем, в нем едва ли была необходимость) о том, что у откровения есть и другое, более мрачное лицо, и в прошлый раз безмятежные дни, когда он был самым почитаемым метафизиком Европы, закончились резней и разрушением. Он поклялся себе, что это не повторится. В прошлый раз ход ритуалов был нарушен братом, встреча с которым ожидала его в конце этого коридора, и если, чтобы предотвратить возможность повторного вмешательства, ему придется пойти на братоубийство, он не станет колебаться. Сартори был совокупностью его собственных несовершенств, которая обрела плоть. Его убийство станет очищением, вполне возможно — желанным для них обоих.
Чем дальше он продвигался по коридору, тем сильнее становился запах разлагающегося тела. Он задержал дыхание, чтобы не дышать этой гадостью, и подошел к двери, не производя ни малейшего шороха. И тем не менее при его приближении дверь распахнулась и его собственный голос пригласил его войти.
— Тебе ничто не угрожает, брат, — по крайней мере от меня, и мне не нужно, чтобы ты полз на животе с перебитым хребтом, чтобы убедиться в твоих добрых намерениях.
Миляга шагнул внутрь. Шторы были задернуты, чтобы не пропустить в помещение солнечный свет. Обычно даже самая плотная ткань слегка просвечивает на солнце, но шторы зала заседаний были абсолютно непроницаемы. Эта комната была отгорожена от внешнего мира чем-то большим, нежели занавески и кирпич. Сартори сидел в кромешной тьме, и силуэт его был виден только потому, что дверь была открыта.