Имаджика. Примирение, стр. 7
— Ты знаешь, кто я? — спросила она у Кезуар спустя некоторое время.
— Да… — прозвучал тихий ответ. — Ты — это я, которую я потеряла. Ты другая Юдит.
— Верно. — Юдит обернулась и увидела, что, несмотря на боль, на лице Кезуар светилась улыбка.
— Это хорошо, — сказала Кезуар. — Если мы останемся в живых, то, может быть, ты все начнешь сначала за нас обеих. Может быть, ты увидишь те видения, к которым я повернулась спиной.
— Какие видения?
Кезуар вздохнула.
— Когда-то меня любил великий Маэстро, — сказала она. — Он показывал мне ангелов. Они обычно прилетали к нашему столу в солнечных лучах. И я думала тогда, что мы будем жить вечно, и мне откроются все тайны мира. Но я позволила ему увести себя от солнечного света. Я позволила ему убедить меня в том, что духи не имеют никакого значения. Что имеет значение только наша воля, и если она желает причинить боль, то в этом и состоит мудрость. Я потеряла себя так быстро, Юдит. Так быстро. — Она поежилась. — Мои преступления ослепили меня задолго до того, как это сделал нож.
Юдит с жалостью посмотрела на изуродованное лицо сестры.
— Надо найти кого-нибудь, кто промыл бы твои раны, — сказала она.
— Сомневаюсь, что хоть один врач остался в живых в Изорддеррексе, — сказала в ответ Кезуар. — Они ведь всегда первыми идут в революцию, правда? Врачи, сборщики налогов, поэты…
— Если никого не найдем, я сама этим займусь, — сказала Юдит, отважившись покинуть безопасную стену и направляясь под уклон к тому месту, где сидела Кезуар.
— Я думала, что видела вчера Иисуса Христа, — сказала та. — Он стоял на крыше с широко раскинутыми руками. Я думала, он пришел за мной, чтобы я исповедовалась. Поэтому я и пришла сюда. Чтобы найти Иисуса. Я слышала его вестника.
— Это была я.
— Ты была… в моих мыслях?
— Да.
— Стало быть, вместо Христа я нашла тебя. Похоже, это еще более великое чудо. — Она потянулась к Юдит, и та взяла ее за руки. — Не правда ли, сестра?
— Пока я в этом не уверена, — сказала Юдит. — Этим утром я была собой. А кто я теперь? Копия, подделка.
Последнее слово вызвало воспоминание о Блудном Сыне Клейна — Миляге, мастере подделок, человеке, наживающемся на таланте других. Может быть, именно поэтому он пылал к ней такой страстью? Не увидел ли он в ней какой-то тонкий намек на собственную природу? Не последовал ли он за ней из любви к тому обману, которым она была?
— Я была счастлива, — сказала она, думая о тех временах, когда она была с ним. — Наверное, я никогда этого не понимала, но я была счастлива. Я была собой.
— И осталась.
— Нет, — сказала Юдит, чувствуя, что отчаяние подступило к ней так близко, как никогда. — Я часть кого-то другого.
— Все мы лишь фрагменты, — сказала Кезуар. — Независимо от того, рождены или сотворены. — Она сжала руку Юдит. — И все мы надеемся снова обрести целостность. Отведи меня, пожалуйста, во дворец. Там будет безопаснее.
— Пойдем, конечно, — сказала Юдит, помогая ей подняться.
— Ты знаешь, куда идти?
Она ответила, что знает. Сквозь мрак и дым стены дворца по-прежнему нависали над городом, и даже расстояние не скрадывало их огромности.
— Нам предстоит долгий подъем, — сказала Юдит. — Доберемся разве только к утру.
— В Изорддеррексе долгие ночи, — сказала Кезуар в ответ.
— Но не вечно же они длятся, — сказала Юдит.
— Для меня — вечно.
— Извини. Я не подумала. Я не хотела…
— Не извиняйся, — сказала Кезуар. — Мне нравится темнота. В ней мне легче вспоминать солнце. Солнце и ангелов за столом. Не возьмешь ли ты меня под руку, сестра? Я не хочу снова потерять тебя.
Глава 38
И любом другом месте подобное множество наглухо закрытых дверей произвело бы на Милягу угнетающее впечатление, но по мере того, как Лазаревич подводил его все ближе к Башне Оси, атмосфера ужаса становилась настолько густой, что ему оставалось только радоваться, что эти двери прячут от него кошмары, которые, без сомнения, за ними скрываются. Его проводник если и нарушал молчание, то только для того, чтобы предложить Миляге проделать оставшуюся часть пути в одиночестве.
Осталось совсем чуть-чуть, — повторил он несколько раз. Я вам больше не нужен.
Это против уговора, — напомнил ему Миляга, и Лазаревич принимался чертыхаться и скулить, но потом все-таки замолкал и возобновлял путешествие до тех пор, пока чей-нибудь крик в одном из нижних коридоров или следы крови на полированном полу не заставляли его остановиться и вновь произнести короткую речь.
Никто не окликнул их по дороге. Если эти безграничные просторы и заполнялись когда-нибудь деловитым гулом снующих туда-сюда людей (а принимая во внимание тот факт, что в них могли затеряться небольшие армии, это казалось Миляге маловероятным), то теперь они совершенно обезлюдели, а те несколько слуг и чиновников, которые им все-таки встретились, торопливо семенили по коридорам, таща с собой прихваченное в спешке имущество, и явно не собирались задерживаться здесь надолго. Главной их задачей было выживание. Они едва удостаивали взглядом истекающего кровью солдата и его плохо одетого компаньона.
В конце концов они подошли к двери, в которую Лазаревич наотрез отказался войти.
— Это и есть Башня Оси, — сказал он едва слышным голосом.
— Откуда мне знать, что ты говоришь правду?
— А вы разве не чувствуете?
После этой фразы Миляга действительно ощутил нечто вроде легкого покалывания в кончиках пальцев, яичках и мышцах.
— Клянусь, это Башня, — прошептал Лазаревич.
Миляга поверил.
— Хорошо, — сказал он. — Ты выполнил долг, теперь можешь идти.
Лазаревич просиял:
— Вы серьезно?
— Да.
— О, спасибо! Спасибо вам, кто бы вы ни были.
Прежде чем он убежал, Миляга схватил его руку и подтащил к себе.
— И скажи своим детям, чтобы они не шли в солдаты. Пусть становятся поэтами или чистильщиками обуви, но уж никак не солдатами. Понял?
Лазаревич яростно закивал, хотя Миляга и усомнился в том, дошло ли до него хоть одно слово. Единственное, что было у него на уме, это скорейшее бегство, и стоило Миляге отпустить его, не прошло и трех секунд, как он уже скрылся за поворотом. Повернувшись к дверям из кованой меди, Миляга приоткрыл их на несколько дюймов и проскользнул в образовавшуюся щель. Нервные окончания мошонки и ладоней сообщили ему, что нечто очень значительное находится рядом — то, что прежде было едва заметным покалыванием, теперь стало почти болью, — хотя разглядеть ему пока ничего не удавалось: помещение было погружено во мрак. Он постоял у двери до тех пор, пока вокруг не стали вырисовываться какие-то смутные очертания. Похоже, это была еще не сама Башня, а нечто вроде прихожей, воздух здесь был затхлым, как в больничной палате. Стены ее были голыми; единственной мебелью был стол, на котором лежала перевернутая канареечная клетка с открытой дверцей и лишенная своего обитателя. За столом открывался еще один дверной проем, который вел в коридор, еще более затхлый, чем прихожая. Источник возбуждения в его нервных окончаниях теперь стал слышим. Впереди раздавалось монотонное гудение, которое при других обстоятельствах вполне могло бы быть и успокаивающим. Не в силах определить точно, откуда оно исходит, он повернул направо и осторожно двинулся по коридору. Слева от него вверх уходила винтовая лестница, но он решил идти мимо, и вскоре его инстинкт был вознагражден мерцающим впереди светом. Гудение Оси звало его наверх, наводя на мысль о том, что впереди ждет тупик, но он продолжал путь по направлению к свету, дабы удостовериться, что Пая не прячут в одной из комнат.
Когда его отделяло от следующего помещения не более полудюжины шагов, кто-то прошел мимо дверного проема, но тень мелькнула так быстро, что он не успел ее толком разглядеть. Он вжался в стену и стал продвигаться медленнее. Свет, привлекший его внимание, исходил от фитиля, горевшего на столе в медной чаше с маслом. Рядом стояло несколько тарелок с остатками трапезы. Дойдя до двери, он остановился, ожидая, пока человек — ночной стражник, как он предположил, — не покажется снова. У него не было никакого желания убивать его, разве что в случае крайней необходимости. Наступающим утром в Изорддеррексе вдов и сирот окажется достаточно и без его помощи. Он услышал, как человек пернул, и не один, а несколько раз, с той несдержанностью, которую позволяют себе в одиночестве. Потом раздался звук открываемой двери, и шаги стали постепенно затихать.