Имаджика. Примирение, стр. 66

— В чем дело? — спросил Миляга.

Клем перевел взгляд с костра на спящие вокруг груды тряпья. Двадцать или даже больше людей до сих пор видели сны, хотя солнечный свет уже подползал к их логову.

— Прислушайся, — сказал он.

Один из спящих смеялся тихим, едва слышным смехом.

— Кто это там? — спросил Миляга. Звук оказался заразительным, и на лице у него тоже появилась улыбка.

— Это Тэйлор, — сказал Клем.

— Здесь нет человека по имени Тэйлор, — сказал Бенедикт.

— И все-таки он здесь, — ответил Клем.

Миляга поднялся и оглядел спящих. В дальнем углу сада, лежа на спине, спал Понедельник, едва прикрытый одеялом, из-под которого высовывалась его забрызганная краской одежда. Луч утреннего солнца отыскал прямой, ослепительный путь между бетонными колоннами и уперся ему в грудь, захватив также подбородок и бледные губы. Понедельник смеялся, словно эта позолота была щекотной.

— Это и есть тот парень, которой писал со мной картины, — сказал Миляга.

— Понедельник, — вспомнил Клем.

— Точно.

Клем прошел между телами спящих и приблизился к мальчику. Миляга последовал за ним, но еще до того, как он приблизился, смех прекратился. Улыбка, однако, не сходила с лица Понедельника, а солнце тем временем добралось до волосков над его верхней губой. Глаза его были закрыты, но когда он заговорил, можно было подумать, что он видит.

— Смотрите-ка, Миляга, — сказал он. — Путешественник вернулся. Вот это да, черт возьми, я потрясен.

Это был не совсем голос Тэйлора — все-таки гортань, в которой он зарождался, была на двадцать лет моложе, но модуляции были его, наравне с лукавой доброжелательностью интонации.

— Я полагаю, Клем уже успел рассказать тебе, что я болтаюсь здесь поблизости.

— Конечно, — сказал Клем.

— Странные времена, а? Я всегда говорил, что родился не в тот век. А умер, похоже, как раз вовремя. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

— Ну и вопросы у тебя, Миляга. Ты ведь Маэстро, а не я — тебе на них и отвечать.

— Я — Маэстро?

— Он все еще вспоминает, Тэй, — пояснил Клем.

— Ну тогда ему надо поторопиться, — сказал Тэйлор. — Каникулы кончились, Миляга. Пора приниматься за работу. Если ты облажаешься, нас всех ждет черная дыра… А если она проглотит нас… — Улыбка сползла с лица Понедельника. — …если она проглотит нас, то больше не будет никаких духов в солнечном свете, потому что света вообще не будет. Кстати сказать, где твой подчиненный дух?

— Кто?

— Мистиф, кто же еще.

Дыхание Миляги убыстрилось.

— Ты однажды потерял его, и я отправился на его поиски. Я его нашел, когда он оплакивал своих детей. Вспоминаешь теперь?

— Кто это был? — спросил Клем.

— Ты с ним не встречался, — сказал Тэйлор. — Увидел бы, запомнил бы на всю жизнь.

— По-моему, Миляга забыл, — сказал Клем, глядя на встревоженное лицо Маэстро.

— Ну нет, мистиф по-прежнему у него в голове, — сказал Тэйлор, — Раз увидишь, никогда не забудешь. Ну давай, Миляга. Назови его имя, сделай это для меня. Оно же вертится у тебя на кончике языка.

Лицо Миляги исказилось от боли.

— Ведь это любовь всей твоей жизни, Миляга, — продолжал увещевания Тэйлор. — Назови его. Ну давай же. Назови его.

Миляга напрягся и беззвучно пошевелил губами. Наконец его горло сдалось и выпустило пленника.

— Пай… — прошептал он.

Улыбка Тэйлора появилась на губах Понедельника.

— Да…

— Пай-о-па.

— Ну, что я тебе говорил! Раз увидишь, никогда не забудешь.

Миляга повторил имя раз, и еще раз, произнося его так, словно это было заклинание. Потом он повернулся к Клему.

— Тот урок, который я никак не мог выучить, — сказал он. — Это Пай, Пай меня учил.

— А где сейчас мистиф? — спросил Тэйлор. — У тебя есть какие-нибудь догадки на этот счет?

Миляга присел на корточки перед приютившим Тэйлора телом.

— Его больше нет, — сказал он, пытаясь поймать солнечный луч рукой.

— Не надо этого делать, — мягко сказал Тэйлор. — Так можно поймать только темноту. — Миляга разжал ладонь и подставил ее свету. — Так ты говоришь, его больше нет? — продолжал Тэйлор. — Но как? Как ты мог потерять его снова?

— Он скрылся в Первом Доминионе, — ответил Миляга. — Умер и исчез там, куда я не мог за ним последовать.

— Да, грустная новость.

— Но я увижу его снова, когда выполню работу, — сказал Миляга.

— Ну вот, наконец-то мы до этого добрались, — сказал Тэйлор.

— Я — Примиритель, — сказал Миляга. — Я пришел, чтобы открыть путь в Доминионы…

— Все так, Маэстро.

— …в ночь накануне летнего солнцестояния.

— Неплохо сказано, — вставил Клем, — Это значит завтра.

— Ничего невозможного в этом нет, — вставая, сказал Миляга. — Теперь я знаю, кто я. Он больше не сможет помешать мне.

— Кто не сможет? — спросил Клем.

— Мой враг, — ответил Миляга, подставляя лицо солнечному свету. — Я сам.

Проведя в городе лишь несколько дней, этот самый враг, в недалеком прошлом — Автарх Сартори, стал тосковать по томным рассветам и элегическим закатам покинутого им Доминиона. Здесь день наступал слишком быстро и заканчивался с той же удручающей стремительностью. Это обязательно надо было изменить. Среди его замыслов по поводу Нового Изорддеррекса непременно найдется место и для дворца из зеркал, которые с помощью магии смогут удерживать великолепие этих недолгих сумерек и отражать их во всех направлениях. Возможно, тогда он сможет обрести здесь счастье.

Он знал, что не встретит особого сопротивления на пути завоевания Пятого Доминиона, — судя по легкости, с которой ему удалось расправиться с членами «Tabula Rasa». В настоящий момент все они, кроме одного, были мертвы — загнанные в норы, словно бешеные хищные зверьки. Ни один из них не отнял у него больше нескольких минут — они расстались со своими жизнями быстро, с несколькими всхлипами и еще меньшим количеством молитв. Он не был удивлен этому. Конечно, их предки были людьми с сильной волей, но даже самая свежая и горячая кровь разбавляется с каждым поколением, превращая потомков в бездарных трусов.

Единственным сюрпризом, который ожидал его в этом Доминионе, оказалась женщина, в постель которой он вернулся — несравненная и нестареющая Юдит. Впервые он отведал ее в покоях Кезуар, когда, приняв за жену, переспал с ней на ложе с полупрозрачными покрывалами. Лишь спустя некоторое время, когда он готовился покинуть Изорддеррекс, Розенгартен доложил ему об увечье Кезуар и о присутствии ее двойника в коридорах дворца. Этот доклад был последним для Розенгартена в роли верного командующего. Когда спустя несколько минут ему было приказано сопровождать Автарха в его путешествии в Пятый Доминион, он проявил скрытое неповиновение, заявив, что Второй Доминион — это его дом, а Изорддеррекс — его гордость, и если уж ему суждено умереть, то пусть последний взгляд его упадет на сияющую в небе комету. Как ни чесались у него руки наказать Розенгартена за нарушение долга, Сартори не испытал желания появиться в своем новом мире забрызганным чужой кровью. Он отпустил старика и отправился в Пятый Доминион, полагая, что женщина, с которой он занимался любовью на постели Кезуар, осталась где-то в Изорддеррексе. Но не успел он натянуть на себя личину брата, как она встретилась ему снова в клейновском саду фальшивых цветов.

Он всегда обращал внимание на приметы — и на хорошие, и на плохие. Повторное появление Юдит в его жизни было знаком того, что они созданы друг для друга, и ему показалось, что она, сама об этом не подозревая, чувствует то же самое. Это была женщина, ради любви которой и был начат весь этот скорбный круговорот смерти и разрушения, и в ее обществе он чувствовал себя обновленным, словно вид ее напомнил клеткам его организма о том человеке, которым он был до падения. Ему был подарен шанс, возможность начать все заново рука об руку с любимым существом и создать империю, которая сотрет все воспоминания о предшествующем провале. Он убедился в их полной совместимости, когда они занимались любовью. Более идеальное совпадение эротических импульсов он едва ли мог себе вообразить. После этого он отправился в город совершать убийства, чувствуя себя так бодро и энергично, как никогда прежде.