Том 3. Воздушный десант, стр. 14

Очнулся поздно вечером. Небо задернули сплошные тучи. Оно совсем темное, совсем мирное. Ни огней, ни взрывов. Эх, ливанул бы дождь! Сплошной стеной, подольше. Теперь ненастье, хляби и грязи — моя мечта.

Днем я не позаботился узнать, какая обстановка за оврагом, проспал, а идти наугад слишком опасно, и решаю спать до утра.

Самые большие неприятности приносят мне мыши. Все время они ворошат для чего-то сухой палый лист, а я думаю — подкрадывается враг, — и просыпаюсь.

Но вот среди беспорядочного мышиного шороха вполне отчетливо слышу тяжелые, размеренные шаги, такой же размеренный треск сучьев и, несомненно, живой дых. Шаги, треск, дых все ближе, ближе, совсем рядом. Смородиновый куст, мой защитник, начинает шевелиться. Не только слышу, но уже чувствую теплую живую волну дыхания. Нас разделяет только ничтожная стенка из сучьев и листвы.

Стрелять наобум или посветить сперва фонариком? Наобум можно уложить своего товарища: вдруг лезет под куст такой же, как я, заблудший десантник. Фонариком можно погубить себя, если за мной охотится враг. Все-таки надежней ослепить врага фонариком, пусть он мигнет хоть раз, и мне довольно этого. Ну, в левую руку фонарик, в правую пистолет! Даю свет и вижу: через куст тянется ко мне рогатая коровья башка.

Свет фонарика не испугал ее. Слышу, стоит рядом. Что надо ей? Кто она — шальной бык, любитель бодать всех, или корова, потерявшая хозяйку и пришедшая ко мне подоиться? Сейчас разберусь. Выползаю из своего темного логова. Хотя и за логовом не светло, а все-таки видно, что пришла корова-доенка, пришло молоко. Пришло первое живое существо на оккупированной земле.

Я знаю, как доят коров: сперва поговорят с ними ласково, затем погладят и после берутся за вымя. Но у меня не хватает терпежу на эти сантименты, я сразу иду к вымени. Оно большое, чуть не до земли и полным-полно молока, которое уже каплет. Беру сосок, тугой и прямой, как палец, подставляю фляжку, начинаю циркать. В полутьме трудно наладить струю в узкое горлышко фляги, молоко брызжет мимо. Тогда бросаю это хитрое дело, становлюсь на колени и сосу, как теленок. Корова стоит тихо, молоко отдает щедро. Оно хлещет такой струей, что с трудом успеваю проглатывать.

Меня будто накачивают силой. Сразу, вроде сброшенной одежды, спадает усталость, исчезает страх.

Наконец я сыт, полон молока. Глажу корову по бокам, по спине — это ей мое спасибо — и снова заползаю в свое логово. Доенка обнюхивает землю и ложится рядом с моим кустом. Видимо, и ее томит одиночество.

Так, рядышком, коротаем остаток ночи. Буренка не спеша, обстоятельно перемалывает свою жвачку, порой глубоко, горестно вздыхает. Около нее, попискивая тревожно, шебаршат палой листвой мыши. Похоже, что корова сделала им какую-то беду.

Меня убаюкивает запах молока, который невидимым туманом плывет от коровы. Он будоражит во мне сладостные воспоминания самого раннего детства. Мне чудится запах и вкус молока от Звездочки, которую мы сдали в колхоз. Такого вкусного не пивал больше. Чудится снотворное, расслабляющее колыханье зыбки и доброе журчанье бабушкиной колыбельной песенки. Даже такое далекое удержалось в каких-то клеточках моего тела.

Снова засыпая, лениво думаю.

У коровы, конечно, есть хозяйка, дом, водопой. Если не голод — в овраге много травы, — то жажда погонит ее куда-то. Увязаться за ней — и буренка приведет меня к людя;?м.

Рассветает. Это уже третий рассвет в десанте. Сквозь решето ветвей, разделяющих нас, поглядываю на животину. Встанет она — встану и я. Пойдем вместе. Корова сытая, гладкая, светло-бурой масти. При всякой смене красок рассвет будто наряжает ее в легкие разные шали — синюю, голубую, сиреневую, светло-бронзовую. Она закончила жвачку и, выпустив на черную нижнюю губу поток зеленой слюны, упорно глядит в мою сторону.

— Чего уставилась? — шепчу ей. — Чего развесила слюни? Это не к лицу тебе, шелковая красавица. Вставай! Пойдем, пока холодок. Хозяйка, наверно, давно бегает ищет тебя.

Но корова не собирается вставать, точно застыла. Придется молодцу самому выбирать пути-дороги. Хуже нет — идти, не зная куда.

Мне приходит в голову, что корова, золотая под солнцем корова, на широкой поляне видна не хуже красного флага. За ней, конечно, скоро придут. Могут прийти немцы: известно, что они отбирают скот беспощадно. Кряхтя, с проклятиями выбираюсь из мягкой листвяной постели, хлопаю корову по спине ладошкой:

— Ну, пошли!

Корова поднимается, но идет не впереди, как нужно мне, а позади.

— И хитра же ты! Думаешь схорониться за моей спиной, чтобы сначала в меня всадили пулю, — ворчу я и останавливаюсь.

Буренка тоже встала и трется головой о мою ногу.

— Не лиси. Не поможет. — Сломил длинный рябиновый сук и, обруснив листья, занес его над коровой. Бить ее жалко, попробую взять испугом. Она заковыляла неловко в сторону: ей сильно мешает надутое вымя.

Тут я догадался, что корова вновь хочет подоиться. В первый раз я недодоил ее, напился и бросил, а с того времени прошло немало часов. Снова делаю дойку. Две фляжки в себя, одну в запас, остальное на землю. Под коровой образовалась молочная лужа. Жалко!

Опроставшись, буренка ударила меня грязным хвостом по шее — это по-коровьи, видимо значит: «Больше не тяни, спасибо» — и пошла без всякого понуканья. Теперь приведет меня к пастуху или к хозяину. Но корова плохой проводник, дошла до первой травы и занялась едой. Это не устраивает меня. Надо внушить как-то, что я не могу торчать у каждой травинки и распрощаться с ней тоже не могу. Она мой боевой товарищ, мое питье, моя еда, — словом, очень важная единица Действующей армии.

Поднял кинутую было хворостину. На этот раз корова заупрямилась сильней. Пришлось мне переменить мягкую тактику на жесткую: увлечется корова едой — ударю ее хворостиной. Корова отбежит и, пока догоняю ее, хватает траву. Вскоре так поняли друг друга, что хворостина стала не нужна, я только махну рукой, и корова уже торопится вперед. Дело пошло быстро, без задержек.

В полдень пообедали вместе. Корова оказалась не обидчивой — дала мне молока, я нарвал ей охапку травы.

Мы лежали друг перед другом, каждый со свой трапезой, и дружелюбно переглядывались. Для полного удовольствия не хватало только беседы. Я беззаботно доел свой трехдневный паек. Глупо морить себя, когда есть молочная корова.

Потом снова шли. Под вечер заметил, что кустарник впереди сильно качается, оставил корову у травы и пополз на разведку. В кустарнике паслось целое коровье стадо, голов с десяток. Так вот откуда сбежала моя умница!

В тот момент стадо собиралось к колодцу, из которого рвано одетая ссугорбленная старушонка выкачивала журавлем воду и выливала в большое деревянное корыто. И колодец, и корыто, и журавль хорошо замаскированы деревьями. Невдалеке, под кустами, таится землянка. Из людей на виду одна старушка.

6

Первый человек из оккупированных. Подошел к ней спокойно, беззаботно, как только мог.

— Здравствуйте, бабуся!

— Спасибо, если говоришь правду.

И глядит на меня строго, подозрительно. Глаза чужие, далекие, холодные.

— Какая может быть неправда? «Здравствуй» всегда «здравствуй».

— Бывало, оборачивалось на «прощай», — говорит сухо, будто с угрозой.

— Ну, это… — Я развожу руками, мямлю. — Если бывало, не стану спорить. — Потом меня осеняет: — Но у меня этого не будет, я человек порядочный.

— Стало одним порядочным больше. Славу богу.

— Я человек свой, русский.

Хоть и лицо и речь у меня русские и говорить стараюсь мягко, вкрадчиво, а знакомство подвигается туго. Старуха все глядит недоверчиво, испытующе.

Такой разговор я веду первый раз и, возможно, попадаю впросак на каждом слове. Рекомендуюсь: порядочный… А кто похает себя? И вор, разбойник, пока не дойдет до ножа, прикидывается смиренцем, божьим странником.

— Да, русский, — повторяю. — И вы, мамаша, русская ведь?