Том 1. Здравствуй, путь!, стр. 63

— Пуш… пуш… карь! — сказал Дауль, точно выбросил утробой заглоченный ком. — Бранд… бранда… хлыст!

— Я тебе не дам съесть мой проект, — прошипел Петров.

— Съем… слопп… слопаю! — У Дауля забурлило в животе и горле, рот перекосился, принял форму, близкую к восьмерке.

Калинка держал сторону Петрова, Леднев сторону Дауля, Елкин ни туда, ни сюда. Ему хотелось спокойно обсудить проект, столкнуть все «за» и все «против», поглядеть, что получится, а вместо этого приходилось одергивать разбушевавшихся противников.

— Грызуны! — кричал Петров. — Кролики, зайцы! Они еще пять лет проваландаются на дороге.

— Пушкарь! — рычал готовый лопнуть Дауль, поворачивался к Калинке и шипел: — Пав… пав… линий хвост!

Гусев держал за плечи Петрова и Дауля и уговаривал:

— Да вы погодите! Это же совещанье… Замолчите, дайте толком, толком!..

Калинка обхаживал Елкина. В экстатическом задоре он расписывал, как полетит скала, ухнет, дрогнет все… Если уж нельзя сохранить и надо дрызнуть, так дрызнуть как следует.

Елкин, отворачиваясь от Калинки, старался в перепалке Дауля с Петровым уловить мелькавшие дельные соображения.

— Товарищ Петров, я не вижу по расчетам некоторых деталей: полетит ли скала от шести тонн или аммонал только пшикнет, а скалу и не тряхнет? Каково будет дробление — мелкое, крупное? Меня интересуют эти подробности.

— Гла… гла… главное, — заквакал Дауль, — не… не… не под-роб-но-сти, а-а-а глав… главное!

— Подождите! — строго шикнул Елкин, он начинал поддаваться общему нервному состоянию.

— При всяком взрыве есть риск. Мы каждый день рвем и не знаем, какое будет дробление. — Петров кивнул на Дауля. — И он не знает. Тут по заказу трудно.

— Вот-вот, я удовлетворен, собрание закрываю. Товарищи, вы свободны!

Спор вокруг Бородавочки из юрты Елкина, где происходило совещание, выплеснулся через Петрова и Дауля в рабочую массу и расколол ее на две враждующие группы: «Пушкарей» — сторонников Петрова и «грызунов» — сторонников Дауля.

Взрывов, подобных тому, какой проектировал Петров, в истории Турксиба не бывало, не знали их и старые кадры, работавшие на других дорогах, и большинство подняло новатора на смех. Главными смехачами и противниками оказались специалисты во главе с Даулем, приученные долгим опытом быть осторожными в делах со скалами. Проект перекувыркивал все их представления о взрывном деле, в случае неудачи грозил окончательно подорвать их «марку», и они чурались его, как ловушки.

Дрались за проект в первую голову Калинка, без опаски, без оглядки, затем бурильщики, которым до чертиков надоело их однообразное, нудное дело, бригадир Гусев — выдумщик, новатор от природы.

Елкин не обнаруживал своих симпатий, не торопился со своим судом, а скорее был полем борьбы, которое оба противника старались завоевать. Он хотел до конца выслушать противников, исчерпать все запасы рабочей смекалки и старательно поддерживал тот сквозняк критики, в котором очутился проект. Вызывал то Дауля, то Петрова, советовался с бурильщиками, взрывниками, экскаваторщиками, внимательно следил, как перестраиваются ряды спорящих.

Рискнуть было и соблазнительно и страшно: удача могла дать в руки строителей новое оружие для борьбы с карьерами, сберечь средства, время и приблизить смычку, неудача же задержала бы все работы и на такой же срок отбросила смычку.

Смущало и то, что пушкари были в меньшинстве и технически хуже обуты, чем грызуны, у которых были такие силы, как Дауль, Леднев и почти весь коллектив взрывников.

Экскаватор меж тем все ближе придвигался к Бородавочке, и она все больше и больше из красоты превращалась в крупную техническую задачу.

При всяком разговоре о петровском проекте Дауль выходил из себя и терял дар речи. Наконец он решил обезглавить пушкарей и уволил Петрова. За хулиганство, за разложение трудовой дисциплины, за разжигание вражды среди взрывников, — так он мотивировал свой приказ.

Козинов поднял против приказа войну, Елкин не утвердил его. Тогда Дауль потребовал: либо он, либо Петров. Выбирайте, кто милей!

Елкин отказался выбирать: Дауль был необходим как прораб, а Петров как новатор.

Дауль перестал бывать на работе, вместо этого начал ежедневно приходить в контору и донимать Елкина.

— Го-го-гоните рас-расчет!

Елкину пришлось поневоле выбирать, и он перевел Петрова из ущелья в кузницу. А Петров взметнул на плечи свой небогатый багажишко, явился к Фомину и сказал:

— Снимай меня с партийного учета! Уезжаю на северное строительство.

— То есть как это уезжаешь? — У Фомина от удивления переломились брови и сильно потемнели глаза.

— Организация позволяет издеваться надо мной, молчит, когда хоронят мой проект. За каким же чертом мне оставаться здесь? На потеху Даулю?

— Остынь, остынь! — Фомин взялся за телефон. — Товарищ Елкин, как вы находите проект Петрова? Намерены ли осуществлять? — Выслушал ответ и сказал Петрову, рассекая медленными взмахами руки воздух: — Организация знает всю цену проекта, но она вполне согласна с начальником участка, что спешить некуда. Лучше, пока экскаватор идет до утеса, не делать проб. Этим мы удержим Дауля и еще раз-два как следует провентилируем проект. Ты уверен, что он без изъяна?

— Кто его знает, взрывное дело — рискованное дело.

— Ну так вот, оставайся и доведи риск до нуля! А когда придет время, проект будет выполнен.

— Где оставаться?

— В кузнице, в столовой, на конном дворе… Важно быть на участке, важно уточнить проект. Темпы — вот задание партии. Твой проект может приблизить смычку. Что для тебя дороже: партия, строительство или глупое самолюбие?

Петров остался. Его зачислили в отдел механизации, к бригадиру Гусеву.

8. С перевала на перевал

Козинов перечитывал письмо от жены, полученное утром и прочитанное наскоро, на ходу. Письмо было спокойное, радостное: все здоровы, деньги доставляют аккуратно, старшая из детей, дочурка, недавно переступила в четвертый год и научилась понятно выговаривать все, даже: скоро приедет папа. Ей устроили веселые именины, с гостями и подарками. Самый младший, трехмесячный сынок, память от последнего свидания родителей, начал улыбаться на свист и щекотку. «Он весь в тебя — востроглазый, по телу коричневые родинки, как твои. И цепкий, хваткий, так вопьется в грудь и губенками и ручонками…» Жена спрашивала, можно ли им приехать на свиданки или нельзя, не опасна ли будет детишкам вода.

Читая, Козинов то улыбался счастливо и хмыкал: «Весь в меня. А в кого же ему быть», то начинал беспокойно барабанить пальцами по голенищу сапога: ехать с малышами… и вода, вода…

Год назад он попробовал устроиться на дороге с семьей, но из этого не получилось путного: дочурка в первую же неделю заболела желудком, и жена, спасая ее, уехала обратно на Урал. Теперь было двое маленьких. Прежде чем решиться на что-либо, Козинов позвонил доктору:

— Как у нас с водой? Можно выписывать жену с детишками?

— Не советую, — ответил доктор. — Вы же сами прекрасно знаете нашу воду. Взрослые как-то переваривают. А зачем мучить ребятишек?! Могут быть серьезные неприятности… Не советую! — И доктор шумно вздохнул.

Козинов жил на Турксибе безвыездно уже третий год, два раза имел право на отпуск. Но в одном случае помешала получить его борьба за Чокпарский вариант, в другом хлопоты с коренизацией. Снова, уже в третий раз, это право пришло к нему, и Козинов решил взять отпуск. Ничуть не сомневаясь, что его отпустят, он принялся втискивать в чемоданы грязное белье. На строительстве было трудно со стиркой. Втискивал и говорил, словно убеждая кого-то:

— Третий год здесь. Довольно, надо отдохнуть. Семью год не видал, выписать нельзя. Через месяц вернусь. Ничего, обойдутся, не такой уж я незаменимый.

Вошел Елкин. Увидев Козинова над разворошенными чемоданами, он спросил:

— Что, обокрали?

— Уезжаю в отпуск.