Старая скворечня (сборник), стр. 53
И теперь лишь при одном воспоминании о том их посещении Ивану Антоновичу стало не по себе. «Не произвел впечатления! Еще бы! — в сердцах подумал он. — Салон! Общество…» А он — инженеришка, в стоптанных ботинках и мятых брюках и с этим чертовым языком, доставшимся ему в наследство от сцепщика-молчуна.
10
Потом пошли записи очень длинные — и все чистая ерунда: описание вечеров в клубе ВТО, каких-то диспутов, впечатления от просмотра спектаклей. «Я никогда не ходила так часто в театр, как теперь. До этих пор я не понимала, почему мама так увлечена сценой. Мне она казалась чудачкой. Ведь мы уже были взрослые, а она все еще играла в „Тартюфе“. И только любовь к В. В. открыла мне всю прелесть театра, его романтику…» В записях подробно перечислялось, кто играл, кто что говорил о спектакле в кулуарах или на диспуте. Имена одних артистов и актрис ока писала полностью, других обозначала инициалами. Среди артистов были имена довольно известные: «Прошел Мейерхольд, похожий на Бетховена — гривастый, лобастый и непонятный». И рядом: «К. играла Варвару в „Грозе“. Смешно видеть сестру сводницей».
Однако среди «вензелей» чаще других встречался загадочный «В. В.». «После спектакля подошел В. В. Спешил, даже не до конца снял грим. „Ну, как я играл?“ — „Великолепно!“ — „Да-да! Это вы меня вдохновили. Я видел вас. Я все время смотрел на вас. Вы сидели в четвертом ряду, Я в-и-д-е-л!“ М. б., это начало?..»
«Сегодня вечером забежал В. В. Старухи не было дома. Любезничал. „Извините, извините!“ А сам все поглядывал на кухню — не видит ли домработница».
Читая, Иван Антонович мучительно думал: кто ж такой этот «В. В.»? Кто мог скрываться под двумя этими буквами? Он стал вспоминать имена и фамилии актеров, которых знал. И злился на себя, что знал их мало.
«Может, Василий Васильевич Засекин? — подумал он. — Гм! Но он в ту пору, кажется, играл еще на сцене „Красного факела“. Виктор Витковский?! Нет, Витковский до войны не снимался в кино. Неужели… неужели Владислав Владимирович Мценский?!» — Иван Антонович приподнялся даже — настолько поразила его догадка. Да-да! Несомненно, это был Мценский! Как же раньше-то он не догадался?
Владислав Владимирович Мценский — актер того самого театра, где в свое время играла Османова. Нина Константиновна считала его своим учеником и гордилась этим. Он играл в театре, снимался в кино — одним словом, был в моде. Да и Лена однажды, разоткровенничавшись, рассказала, что Мценский часто бывал у Османовой, что он в ту пору был очень красив, и призналась с затаенной улыбкой, что Владислав Владимирович даже ухаживал за ней. Однако Иван Антонович с его сдержанностью, которую он выдавал за такт, не поинтересовался: когда, в какое время ухаживал за ней Мценский? И Лена не сочла нужным вдаваться в подробности, раз муж ими не интересуется.
Много лет спустя после этого разговора, уже после войны, они встретились — Иван Антонович и Мценский. Было это на какой-то вечеринке: то ли на майские праздники, то ли в День Победы — он не мог вспомнить теперь точно. Все праздники они встречали дружно. Хотя проектный институт, в котором служил Иван Антонович, был разбросан чуть ли не по всей Москве, но ведущие отделы находились на Бауманской улице в старинном особняке, и тут, в этом особняке, и устраивались всегда праздничные вечера. Сначала, как положено, доклад об успехах института; потом — концерт, а уж в заключение — ужин. Лена не любила этих вечерушек и никогда не посещала их. Поглядит на пригласительный билет и скажет: «Если хочешь— иди один. Мне что-то не хочется». А на этот раз она почему-то согласилась. Или она прочитала на пригласительном билете, что на вечере будет выступать Мценский, или просто ей захотелось развеяться. Кто ж знает…
Лена купила себе новое платье, обновила прическу: красива и оживлена была необыкновенно.
Иван Антонович только теперь понял: она шла на вечер, как на встречу со своей молодостью.
Доклад был скучный, да и концерт тоже. Обычно на такие вечера филармония посылает артистов, которые, как принято говорить, вышли в тираж. Однако Сеня Гильчевский, только что выбранный председателем месткома, сумел помимо тех, что прислала филармония, пригласить двух или трех знаменитых актеров. Одной из этих знаменитостей был Владислав Владимирович Мценский. Он рассказал о том, как снимался в кино, причем рассказ его сопровождался показом отдельных кадров. Признаться, особого успеха он не имел. Но знаменитость есть знаменитость: артисточек филармонии сразу же после концерта отпустили, а Владислава Владимировича местком уговорил остаться на товарищеский ужин.
Готовился к сдаче Волго-Дон; строились гидроузлы в Куйбышеве и Сталинграде; к празднику коллектив института получил большую премию — вина и закусок на столах было в избытке. Когда все изрядно выпили, вдруг кто-то подошел к Мценскому и стал просить, чтобы он исполнил что-либо. Все одобрительно закричали: «Просим! Просим!» И Лена — тоже. Она, кажется, даже аплодировала, и Владислав Владимирович, обернувшись на аплодисменты, увидал ее; он встал — высокий, сутуловатый, и все притихли разом.
«Я прочту вам стихотворение в прозе Ивана Сергеевича Тургенева „Как хороши, как свежи были розы!..“» — Он поправил «бабочку», откашлялся и, сжав ладони рук на животе, стал читать. Он читал глухо, с чувством; вернее — не читал, а как бы рассказывал о себе голосом старого, уставшего человека: «Теперь зима; мороз запушил утекла окон; в темной комнате горит одна свеча…»
Все затихли; не слышно стало ни постукивания вилок, ни шепота, ни скрипенья табуреток — все слушали внимательно и напряженно.
И, чувствуя эту слитность со своими слушателями, Мценский увлекся, а может, и в самом деле какие-то воспоминания нахлынули на него; голос его модулировал; когда он говорил о юности, о том, как «две русые головки, прислонясь друг к дружке, бойко смотрят на меня», голос был чист, ясен; и рефрен — «Как хороши, как свежи были розы!..» — Мценский произносил четко и ясно. Зато в самом конце, когда он дошел до слов: «Свеча меркнет и гаснет… Мне холодно… Я зябну… И все они умерли… умерли…» — голос его был едва слышен. Актер склонил голову и как-то сжался весь; он хотел уже сесть на место, как вдруг слушатели, очнувшись, зааплодировали, женщины повскакали с мест и с бокалами подступили к Мценскому.
Даже Лев Аркадьевич и тот счел своим долгом подойти к актеру и поблагодарить его.
«Браво! Браво! — закричала Лена и, схватив за руку Ивана Антоновича, увлекла его за собой — Пойдем, Ваня, я хочу тебя познакомить с Владиславом Владимировичем».
Они подошли. Мценский сразу же заметил Лену, пошел к ней навстречу. «Лена! Какими судьбами?» — Владислав Владимирович захватил ее руку, привлек к себе, и, как показалось Ивану Антоновичу, хотел было поцеловать, но удержался, заметив, что позади нее стоит незнакомый мужчина.
«Владислав Владимирович, познакомьтесь — мой муж!» — Лена высвободила свою руку и представила Ивана Антоновича.
«Очень приятно!» — Мценский и Иван Антонович обменялись рукопожатием. В сущности, в этом рукопожатии и состояло их знакомство. Кроме взаимного «очень приятно!», они не сказали друг другу ни слова больше. Лена тут же начала расспрашивать Владислава Владимировича про каких-то их общих знакомых; Мценский ответно спросил про мать — жива ли? Лена сказала, что мать умерла, и они стали вздыхать и повторять одно и то же: «Да, время-то как бежит! Бежит… да…» Женщины, окружавшие Мценского, стали расходиться; и когда они остались втроем, Лена предложила выпить за встречу и за знакомство. Мценский налил коньяку, они чокнулись и выпили — и Лена выпила всю рюмку до дна, что с нею редко случалось.
«Да, Владислав Владимирович, — проговорила Лена, глядя на Мценского с чувством не то участия, не то сострадания. — А ведь когда-то у нас с вами была любовь».
Мценский вздрогнул, вынул изо рта ломтик лимона, которым он закусывал коньяк.
«Ну, я бы не сказал так, — говорил он не спеша, тщательно обдумывая и взвешивая каждое слово, — но известная влюбленность была».