Старая скворечня (сборник), стр. 3

И добился своего: в ту первую весну, когда Егор развесил скворечни, Ворчун никому не позволил поселиться рядом. Егор надеялся, ждал. Однако и второй весной повторилась та же история. Тогда, как это ни больно было Егору, он снял все лишние скворечни, оставив лишь ту, в которой поселился Ворчун, да еще дуплянку, которую он приладил к стволу дикой груши, росшей возле омшаника.

Третьей весной, в начале мая, какая-то молодая парочка облюбовала себе эту самую дуплянку. Ворчун, заметив это, сторожил весь день, не позволяя молодому таскать ветки и траву, чтобы устроить гнездовье. Он гонял его с утра до вечера: клевал, вытуривал вон из дуплянки, когда тот, спасаясь от преследований, забирался внутрь. Однако молодой скворец, как все молодые, был нетерпелив: скворчихе пришла уже пора класть яички. У новых обитателей Егорова подворья не было иного выхода. Они решили перехитрить Ворчуна. Как только стороживший до самых сумерек Ворчун улетел за Оку, в лес, где он коротал ночь, молоденькая скворчиха юркнула в дуплянку и положила там яичко.

Наутро Ворчун сразу же обнаружил это. Скворец имел такую привычку: проверять соседние дуплянки. Прилетит чуть свет из-за реки и, не поклевав еще ничего, на пустой желудок, принимается лазать по всем соседним скворечням. Просто инстинкт у него такой: он обязательно должен проверить, все ли у него в порядке? Чуть что: подстилку ли новую обнаружил, дух ли чужой — так сразу юрк в леток и пошел выбрасывать все обратно на землю. Другие хоть воробьев в соседние скворечни пускают. Без особой охоты, правда, просто им надоедает выбрасывать пух, которым устилают свои гнезда воробьи. А Ворчун и воробьев не пускал. Мол, выведу, выкормлю птенцов, улечу с ними за реку — тогда селитесь, а пока я тут, не смейте!

И вдруг — улетел на ночь, и на тебе — яичко! Ворчун знал, откуда оно. Вчера днем, когда он кормился за рекой, молодой скворчик понатаскал в дуплянку палочек и сухой травы. Но перьев в гнезде еще не было, и Ворчун надеялся, что все это должно свершиться не так скоро.

Ан не тут-то было!

Ворчун пришел в ярость. Не долго думая, он раскрыл клюв, захватил им яичко и выбросил на волю. Яичко упало на землю и разбилось. Совершив это злодеяние, Ворчун сел на самый высокий побег тополя и стал ждать. Однако ждать долго не пришлось: вскоре прилетела молодая пара. Ничего не подозревая, молодые скворцы сели на крышу дуплянки, начали петь и миловаться. Выждав момент, Ворчун коршуном налетел на них. Сначала бросился на самца: ударил его клювом, запищал, затрепыхал крыльями. Потом набросился на его подругу и стал избивать ее. Молодой вступился за подругу. Скворцы затеяли драку.

На их крик из избы вышел Егор. Завертывая самокрутку, постоял на крыльце.

— Ах ты разбойник! Ну и разбойник! — добродушно журил хозяин Ворчуна. — Места тебе, что ль, жалко? Пускай живут, дурачок.

Понаблюдав за дракой, Егор закурил и не спеша, приседая на больную ногу, спустился по ступенькам в сад. Тут, в саду, с южной стороны избы, была скамеечка. Он сел на нее и, щурясь от яркого солнца, поглядывал на скворцов и курил. «Каждую весну вот такая кутерьма: скворцы норовят поселиться, а Ворчун их не пускает. Только драки да одни неприятности для птиц с этими лишними скворечнями», — думал Егор.

Заметив вчера, что дуплянку облюбовала себе пара молодых скворушек, он обрадовался, полагая, что Ворчун наконец-то угомонился. Но, выходит, ошибся.

Ворчун неистовствовал. От молодого только пух летел — так он его потрошил. И победил все-таки, отогнал. Пока Ворчун воевал с молодым самцом, молодайка проверила дуплянку. Она юркнула в нее и тотчас же вылетела вон. Вылетела — и заметалась вверх-вниз, крича жалобно и надрывно. Что-то тревожное почудилось Егору в этом крике птицы. Он поднялся и, затоптав ногой окурок, пошел к груше, где висела дуплянка. Подойдя, Егор увидел на земле крохотное голубенькое яичко. Скорлупа при ударе треснула, и на молодую мураву вытек яркий желток.

Хозяин горестно покачал головой; ни слова не говоря, принес из-под навеса лестницу и, взобравшись на дерево, снял и эту, последнюю, дуплянку.

4

И осталась на Егоровом подворье только одна скворечня — та, в которой жил Ворчун. Это был грубо сколоченный, добротный домик с покатой крышей, с крылечком у летка. Тяжелый, глубокий, из смолистых сосновых досок, он был накрепко прибит к длинной березовой жерди, а эта жердина, в свою очередь, прикручена проволокой к тополю.

Домик понравился скворцу грубоватостью отделки п своим расположением. Леток его был повернут к солнцу, на восток, и с высоты виднелась излучина Оки, и зеленые луга, и синие, в туманной дымке, леса на той, заречной, стороне.

Ворчун был очень трудолюбивый скворец. И хлопотун невероятный. Понаблюдав за ним день-другой, можно было подумать, что его все время подгоняет какой-то страх. Страх, что наступивший день окажется мал и ему не удастся сколько надо слетать за реку; страх, что все гусеницы перемрут и не станет пищи; наконец, страх, что лето будет слишком коротким и он не успеет выкормить и научить летать своих птенцов. Поэтому он постоянно спешил и беспокоился.

Молодежь еще гуртуется, веселится, щебечет, сидя на ветках кудрявых ракит; стаи скворцов, не разбившись на пары, пасутся на прошлогодних капустных огородах за Сотьмой, а Ворчун уже нагулялся. Старый скворец зря времени не теряет, все возле скворечни своей хлопочет, все что-то суетится. Хотя «суетится», пожалуй, не то слово: Ворчун все делает основательно, правда, с излишней эмоциональностью, но в этом находила свой выход его любовь к жизни.

Под стать скворцу был и его хозяин, Егор Краюхин. Егор тоже был хлопотун. Мужик минуты не сидел без дела. Вставал он чуть свет и ложился затемно. Скворец и Егор знали друг друга очень хорошо. Жизнь каждого проходила на виду. Они знали, кто когда встает, когда обедает, когда ложится спать. По стремительности полета, по щебету Егор без ошибки узнавал, какое у скворца настроение: хорошее или плохое. Скворец же, в свою очередь, мог по одному покашливанию угадать настроение своего хозяина.

Егор и Ворчун жили дружно. Они часто беседовали меж собой.

— A-а, прилетел, разбойник! — радостно говорил Егор, увидев однажды утром скворца. — Ну, значит, перезимовали мы с тобой.

«Да! Да!» — кивал Ворчун.

Приветствуя хозяина, скворец махал крыльями; все утро, пока Егор возился в саду, Ворчун, забравшись на вершину тополя, напевал ему всякие заморские песни, которых он набрался за зиму, пока они не виделись. Ранней весной скворец замечательно пел. Это Егор в шутку прозвал его Ворчуном — в пору, когда он воевал с другими скворцами, чтоб те не занимали соседних дуплянок. А на самом-то деле он никаким ворчуном не был. Пожалуй, наоборот: у него был очень веселый нрав, и он самозабвенно пел — особенно рано утром и вечером, при заходе солнца. Он пел, подражая то соловью, то малиновке; скворец мог даже кричать гортанно, по-грачиному. Но чаще всего он все-таки пел по-своему, по-скворчиному. Расправив крылья, скворец начинал звонко щелкать клювом; пощелкав, вытягивал шею и издавал такие трели, что Егор, спешивший в мастерские, никак не мог оторваться и уйти. Он садился на скамеечку, что с южной стороны избы, и слушал. Слушал четверть часа, а то и больше. Нравилось Егору сидеть тут по утрам. Подставив лицо солнцу и жмурясь от обилия тепла и света, он сидел не шевелясь, боясь каким-нибудь неосторожным движением спугнуть птицу.

Трели одна за другой! Скворец весь отдавался пению. Тощенькое тельце его вздрагивало при этом и напрягалось; он то и дело перебирал лапками, вспархивал, перелетая с ветки на ветку, и снова пел.

Горланили грачи на ракитах, журчали ручьи, потрескивал лед на реке, кудахтали куры, роясь в навозе, разбросанном возле котухов, но Егор, увлеченный песней скворца, ничего этого не замечал, не слышал. Он смотрел на Ворчуна, перепрыгивающего с ветки на ветку, курил самокрутку и думал о чем-то своем. Потом, спохватившись, торопливо поднимался со скамьи, говорил, словно извиняясь: «Хорошо поешь, шельмец! Но мне пора. И так заслушался, повременил лишку».