Восхождение Запада. История человеческого сообщества, стр. 103

Друиды Британии, Галлии и Ирландии, видимо, проповедовали вероучение, представляющее собой некий синтез индоевропейских форм поклонения и более древних традиций бронзового века, типа религии мегалитов. Западноевропейская цивилизация, возможно, выросла бы именно из этих истоков, если бы средиземноморская цивилизация не была столь близкой и величественной. Однако вышло так, что средневековые легенды о короле Артуре и немногие литературные источники, сохранившиеся от ранней христианской культуры Ирландии (IV-VII вв. н. э.), представляют собой чуть ли не единственный пример достижений кельтской культуры, причем даже та форма, в которой эти литературные источники дошли до нас, значительно изменена элементами средиземноморской культуры, главный из которых -христианство [508].

В. ЕВРАЗИЙСКАЯ ОЙКУМЕНА В 100 Г. ДО Н.Э. — 200 Г. Н.Э.

1. ПОЛИТИЧЕСКОЕ И ОБЩЕСТВЕННОЕ РАЗВИТИЕ 

Появление китайского гарнизона в Ферганском оазисе в 101 г. до н. э. практически ликвидировало географическую брешь, ранее отделявшую Китай от современных ему цивилизаций Западной Азии. Менее чем через 40 лет после этого границы Римской империи достигли верховий Евфрата и впоследствии оставались на этом участке почти неизменными, несмотря на постоянные конфликты Рима с Парфией. В I в. н. э. (а возможно, и ранее) усиление Кушанской империи создало последнее звено между Парфией и Китаем, замыкая цепочку цивилизованных империй, которые теперь протянулись через всю Евразию от Атлантического до Тихого океана. На всем протяжении этого пояса цивилизациям Евразии противостояли кочевые племена, чьи постоянные набеги и миграции, подобно океанским волнам, разбивались о внешние границы оседлых сообществ. Противостояние с кочевниками было настолько важным, что политическая история евразийской ойкумены в значительной степени может быть истолкована как результат давления степных народов на различные сегменты цивилизованного мира. 

По мере того как земли, пригодные для пастбищ, заполнялись степными кочевниками, борьба за контроль над ними приводила к образованию непрочных конфедераций между различными кочевыми племенами. Во время военных походов племена подчинялись единому вождю, но в мирное время происходил естественный процесс рассеивания племен по бескрайним просторам степей.

В конце III в. до н. э. одна из таких конфедераций в Монголии достигла таких размеров и сплоченности, что стала представлять серьезную угрозу самой Китайской империи. Китайским историкам это государственное образование известно как империя сюнну [509]. Причем следует отметить, что решающим в процессе консолидации новой империи стала военная кампания императора Цинь на неспокойные, однако с политической точки зрения раздробленные кочевые племена — соседей Китая [510], поскольку в 214 г. до н. э. Ши-хуанди вытеснил племена, ставшие ядром конфедерации сюнну, из Внутренней во Внешнюю Монголию. На новых территориях изгнанники создали отлаженную военно-политическую структуру, основанную на абсолютной покорности военному лидеру и строгом подчинении традиционной межплеменной вражды более важной верности военной конфедерации.

Без сомнения, сила новой военной организация была вначале испытана на племенах Внешней Монголии; но с началом гражданской войны в Китае после смерти Ши-хуанди в 208 г. до н. э. сюнну быстро вернули свои прежние пастбища во Внутренней Монголии и перешли к дальним рейдам в глубь китайской территории. После тяжелой и почти катастрофической кампании новый китайский император Хань был вынужден заключить договор, по которому вся территория Монголии отходила под контроль империи сюнну и, кроме того, Китай стал выплачивать дань в пользу нового варварского государства [511].

Возникновение и быстрый рост новой военной империи на территории Монголии представляли серьезную угрозу степным народам дальше к западу. Империя сюнну не испытывала ни политических трудностей, ни географических преград на пути к практически безграничному военному распространению в сторону степи. Любая военная победа просто означала захват новых земель и расширение пастбищ, а также увеличение военного ресурса империи за счет присоединения новых племен.

Конечно, фактор расстояния все же накладывал определенные ограничения на размеры империи: без высокоразвитой почтовой системы распоряжения верховного вождя не могли быть эффективными за тысячи миль. Кроме того, если империя кочевников стремилась достигнуть сплоченности надолго, привычка к выполнению таких распоряжений могла быть привита только путем передачи местной власти человеку, чье влияние основывалось не на том, что он традиционный предводитель местного племени, а на том, что он назначен самим верховным вождем. Все эти положения были развиты империей кочевников в полной мере лишь в XIII в. н. э., когда монголы господствовали не только над всей евразийской степью, но и над земледельческими районами в Китае, Среднем Востоке и Европе. Однако во II в. до н. э. империя сюнну была во многом примитивной и неустойчивой структурой. После первой волны завоеваний в 209-174 гг. до н. э. вожди-победители неизменно обнаруживали, насколько трудно контролировать союзные племена, чья верхушка подчинялась приказам, лишь когда считала, что может извлечь из этого непосредственную пользу.

Тем не менее военная мощь этой первой великой империи восточных степей привела к широкомасштабному переселению народов, ведь бегство было единственной альтернативой покорению. Многие кочевники подчинились, но некоторые предпочли бежать в более богатые и относительно безопасные земли к западу и к югу. Их движение дало толчок охватившей всю Евразию волне миграций. Таким образом, в результате политической консолидации сюнну в Монголии впервые степной градиент проявился в полную силу. 

Протагонистами последующих политических потрясений стали ираноязычные народы; поскольку саки и кушаны в Афганистане и Индии, парфяне в Иране и сарматы в Южной России, похоже, говорили на иранских диалектах. Бегство этих народов из центрально-азиатских степей освободило пространство для тюркоязычных племен [512]; а их завоевания отодвинули политические границы эллинизма обратно к Евфрату.

Подробности, а иногда и общая картина этих миграций и завоеваний, к сожалению, неясны. Хронологическая неопределенность окружает центральное событие всей драмы — консолидацию Кушанской империи [513], временно закрывшей границу между Ираном и степью для новых вторжений кочевников и вследствие этого создавшей политический климат, благоприятствовавший караванной торговле, которая связала Индию, Китай и Ближний Восток крепче, чем когда бы то ни было. Однако общая канва событий представляется довольно ясной. Ни Рим, ни Китай на обоих оконечностях ойкумены не были глубоко затронуты военными и политическими процессами, происходившими в степях, аж до конца II в. н. э. Развитие этих государств, следовательно, происходило главным образом на основе внутреннего баланса сил; поразительное сходство между римской и ханьской историей можно отнести за счет сходства социальных структур двух империй.

Посреди Евразии, однако, волны, поднятые империей сюнну, были ощутимы весьма остро, когда массированное вторжение племен юэчжи [514] и саков привело к смене политического режима в Восточном Иране. Заметной жертвой этого переселения народов стало Греко-Бактрийское царство [515]. Парфия выдержала натиск гораздо успешнее. Хотя начальный шок от набегов саков заставил парфянских монархов ослабить хватку на Месопотамии (которую они только недавно завоевали у Селевкидов), при царе Митридате II (123-87 гг. до н. э.) это государство снова воспряло. В результате многие сакские князьки признали верховенство Парфии, а на западных границах Митридат смог построить могущественную империю, объединившую Западный Иран с Месопотамией и Арменией. Через сто с лишним лет на восточных границах Парфии возникла Кушанская империя. Консолидация кушанской мощи вытолкнула орды саков из Бактрии в Индию, где они создали ряд мелких государств. Кушаны, однако, вскоре последовали за своими побежденными соперниками на юг и покорили большую территорию Северо-Западной Индии в дополнение к своим владениям по северную сторону гор [516].