Дневник. Том 2, стр. 146

время переминался, перенося тяжесть тела с одной ноги на

другую.

После меня весьма тактичную речь произнес рыжий мэр.

Мэра сменил академик из Руанской академии, его выступление

было раз в двадцать пять длиннее моего и заполнено штампами,

общими фразами, избитыми выражениями, всеми возможными

пошлостями в духе аптекаря Омэ: за это выступление Флобер

высечет его в день воскресения из мертвых.

А теперь будем откровенны: памятник Шапю — хорошень

кий цукатный барельеф, где у Истины такой вид, будто она от

правляет естественную надобность в свой колодец.

В конце завтрака у мэра Золя, поглаживая мои руки, стал

мягко уговаривать меня помириться с Сеаром; * и я, подумав о

том, насколько эта ссора стесняет Доде — и отца и сына — и

как глупо выглядит со стороны, когда в кругу друзей мы бы

чимся друг на друга, я ответил, что готов помириться. И сразу

после окончания церемонии Сеар пришел поздравить меня, и

мы обнялись перед портретом Флобера, словно его тень посред

ничала при нашем сближении.

Торжества закончились в половине четвертого; к этому вре

мени дождь усилился, а ветер превратился в ураган. Утром, в

поезде, Мопассан всю дорогу тешил нас обещанием «ленча», но

наш уважаемый нормандский коллега запропал у какого-то род-

507

ственника, и никакой «ленч» не состоялся. Пришлось сделать

привал вместе с Мирбо в кофейне и пить грог — так убили два

с половиной часа в ожидании обеда. А Бауэр, приехавший на

день раньше посмотреть спектакль «Саламбо» *, рассказал, что

директор проявил трогательное внимание к театральным кри

тикам: отправил в конверте каждому из них ключи от закулис

ного помещения, предварительно наказав своим хористкам быть

предельно любезными с представителями парижской прессы, —

так что в результате, когда пришло время приступить к еде,

Бауэр покинул нас, чтоб пообедать наедине с одной из этих

крошек, приглашенной им накануне.

Наконец — слава богу! — пробило шесть, и мы уселись за

стол в заведении Менеше; обед так себе, как всегда, местное

дежурное блюдо — знаменитая руанская утка, к которой я от

ношусь весьма сдержанно.

Но обед забавен беспорядочным разговором, перескакива

ющим с будущего захвата мира китайской расой на излечение

чахотки по методу доктора Коха, с путешественника Бонвало

на руанского библиотекаря Пиншенона, дрожащего, как бы его

целомудренные земляки не узнали, что именно он исполнял

когда-то роль золотаря в публичном доме — в непристойной

пьеске Мопассана «Лепесток розы», разыгранной в ателье

Беккера; от вопроса об удушении уток — естественный переход

к удушьям астматиков, чей почерк распознается по усеивающим

бумагу точечкам, которые образуются во время приступов,

когда перо выпадает из руки. Беседа идет вкривь и вкось, ее

вдохновенно поддерживают молодой редактор газеты «Новел

лист» *, автор идущей в Свободном театре пьесы «Семья худож

ника» — человек смышленый, живой и шустрый, как котенок, и

нотариус-философ, автор «Завещания современного человека»,

чье бледное лицо приобретает при газовом свете странную бе

лизну мела.

В 8 часов 40 минут — отбываем курьерским в Париж.

Суббота, 29 ноября.

< . . . > Сегодня вечером, в десять часов, у Антуана, на улице

Бланш, состоится чтение моей «Девки Элизы». Ажальбер чи

тает с чувством, и присутствующая здесь актерская братия

взволнована. Сам Антуан будет играть в пьесе адвоката, мо

лодой, весьма талантливый актер Жанвье — благочестивого сол-

508

датика, а некая венгерка *, недавно приехавшая в Париж и до

сих пор игравшая только в пьесах Шекспира, — проститутку

Элизу.

Среда, 3 декабря.

Не знаю, как это получается, что беспокойная мысль лите

ратора всегда, всегда находит пищу для своей деятельности,

так что если б писатель жил целых сто лет, сохраняя работо

способность, то и тогда он бы вечно торопился, задыхаясь от

работы.

Понедельник, 8 декабря.

Утром был сильно удивлен. Вчера я говорил Доде: «Все, кто

посещал обеды у Маньи, говорят между собой, что Гонкур сте¬

нографически точно воспроизвел высказывания Ренана, но я

убежден, что если бы обратился к этим людям, то они в один

голос заявили бы, что Ренан не произнес ни слова из приписан

ных мною ему высказываний». И вот из напечатанного сегодня

утром интервью с Бертело, близким другом Ренана, для тех, кто

умеет читать между строк, явствует, что Бертело совсем не под

держивает обвинений в клевете, которые мне адресует его друг.

Наконец, читаю в «Фигаро» — я всегда готов к гнусному ве

роломству этой газеты — статью Маньяра, в которой он, сни

сходительно поругивая мои «разглашения», говорит, что «Днев

ник» дышит подлинной правдой фактов.

В этих интеллектуальных битвах, которые уводят вас от

спокойной и размеренной обывательской жизни, держа ваш ум

в состоянии воинствующего подъема, есть нечто подобное

опьянению, испытываемому людьми в настоящем бою.

Вторник, 16 декабря.

От меня не укрылось, что чета Доде недовольна моей по

хвалой г-же Доде как писательнице, — похвалой в записи «Днев

ника», сделанной после моего первого визита к ним. Хорошо

зная Доде, я прекрасно понял, что, когда он упомянул об ого

ворках, с которыми я похвалил отредактированные «Мемуары»

принцессы, он, в сущности, намекал на мою оговорку при

оценке описания стены в произведении его супруги.

Сегодня за обедом у Шарпантье г-жа Доде уверяет меня —

хотя, конечно, лукавит, — что и она и муж благодарны мне за

мой отзыв, но многие ее приятельницы будто бы находят, что

я мог бы проявить больше любезности. < . . . >

509

Пятница, 19 декабря.

На днях прочитал, что в Германии запретили «Эко де Пари».

Очень похоже на то, что это запрещение вызвано появлением

отрывков из моего «Дневника» * в дни, когда я гостил в Мюн

хене у Беэна.

Неужели я призывал к войне?.. Может быть. Я глупо шо¬

винистичен, признаюсь в этом, меня очень унижает и оскорб

ляет печальная война 1870 года. И, кроме того, Франция, на

чинающаяся в Аврикуре *, для меня больше не Франция, больше

не нация в этнографических границах, которые позволяют ей

обороняться против иностранного вторжения, — и я убежден,

что так или иначе не миновать последней дуэли между двумя

нациями, дуэли, которая решит, станет ли Франция снова

Францией или же она будет поглощена Германией.

Все современные писатели в одном отношении мыслят еди

нообразно: они признают талантливыми только писателей

прошлого. Я же, наоборот, нахожу у Бальзака во сто крат

больше таланта, чем у Шекспира, я отдал бы все стихи наших

поэтов XVI и XVII веков за одни «Reisebilder» 1 Генриха Гейне.

Суббота, 20 декабря.

Галлимар дает обед в честь появления знаменитого издания

«Жермини Ласерте» в трех экземплярах *.

Беседую с художником Каррьером; у него будто в нёбе

дырка, и в нее время от времени проваливаются, заглушаясь,

отдельные слова. Этот прирожденный художник обладает

к тому же и литературной жилкой, которую часто, даже слиш

ком часто, можно встретить у современных художников, по

сути вовсе не являющихся настоящими художниками. Он выта

скивает из кармана маленькую записную книжку и показывает

мне список парижских сюжетов, которые хочет запечатлеть;

один из них — «Уличная парижская толпа в движении»; это

действительно ни с чем не сравнимое зрелище безостановочно