Сын, стр. 68

– Я попрошу принести ваши вещи и показать комнату. А потом мы поужинаем.

– Я бы хотел изучить карты, которые дал ваш дядя. Пока разговор еще в памяти.

– Вот здесь много удобных столов, – показала она на гостиную.

Джинни поднялась к себе, почитала на солнышке в прохладе, под мерно шумящим кондиционером. Отец был против этих штучек. А она, млея от удовольствия, припоминала, как целовалась с вакеро; когда открыла глаза, в ушах еще слышался характерный звук поцелуя. И окончательно проснулась. Спустившись, обнаружила Хэнка, поглощавшего на кухне стейк, который пожарила для него Флорес.

– Могли бы и меня позвать.

– Я решил, вы хотите ужинать в одиночестве.

– Вообще-то мы дома едим все вместе.

– Я не знал, что тоже теперь «дома».

– Теперь знайте.

– Ладно. В таком случае прошу прощения, что пропустил трапезу в вашем обществе, мисс МакКаллоу.

Повернувшись к нему спиной, она налила себе стакан молока.

– Впредь буду поступать как вы пожелаете.

– Разумеется, будете, – фыркнула она.

Джинни не видела его лица, но не сомневалась, что Хэнк ухмыляется.

– Пойдемте, покажу вашу комнату.

Она повела его наверх, мимо огромных парадных портретов Полковника и его потомков, мимо римских бюстов и рисунков Помпеи, серебряных безделушек и мраморных статуэток в гостевую комнату в другом конце дома. Он, поди, привык спать прямо в машине.

– Надеюсь, вас устроит это помещение.

Хэнк пожал плечами, и она опять почувствовала досаду.

– Что ж, доброй ночи. А вы не такая фифа, как я сначала подумал. – Он улыбнулся.

Но Джинни не понравились его слова: слишком прямолинейно. И она поспешила вернуться к себе.

Наутро Хэнк расстелил карты по всей столовой.

– Судя по словам вашего дяди, линия разлома проходит по восточной части ваших земель. Оттуда мы и начнем.

– Тогда лучше всего поехать верхом. Иначе придется продираться сквозь заросли.

Он промолчал.

– Я подберу вам обувь, – добавила она. – Ваши башмаки едва ли влезут в стремена.

– Честно говоря, – протянул он, – лошади меня недолюбливают. И вообще я как-то не имел с ними дела.

– Очень странно.

– Странно для вас. Но я предпочитаю свой верный грузовик. От него у меня не чешутся глаза, и я знаю, что лягаться он не станет.

– Слушайте, откуда вы родом?

– С Луны.

– Я научу вас обращаться с лошадьми.

– Попытайтесь. Но если меня лягнут, мои чувства к вам тут же угаснут.

Отвернувшись, он громко кашлянул.

Она тоже предпочла смотреть в сторону. Никогда не встречала таких прямолинейных и бесцеремонных мужчин. Непонятно, то ли раздражаться, то ли обидеться. Хорошо если Флорес не слышала. Впрочем, все равно.

– Никто вас не лягнет, – прошипела она. – И ваши драгоценные чувства не пострадают. – И почувствовала, что даже шея покраснела.

– Вероятно, вы правы, – заметил он.

– В чем?

– Вот и выясним.

Но как только они пустились в путь, он, казалось, полностью утратил интерес к ней. Смотрел прямо перед собой, налево, направо, но ни разу не взглянул на нее; высматривал что-то в прерии. Она пожалела о своих словах: слишком грубо и тоже слишком прямолинейно. Ну да, она поспешила, и что же теперь делать, как себя вести? Теперь он неизвестно за кого ее принимает.

– У меня никогда не было мужчины, – решилась она. – На тот случай, если у вас сложилось неправильное представление.

Он громко расхохотался, но тут же взял себя в руки.

– Я не хочу, чтобы у вас сложилось неверное мнение, – не унималась она.

– Похоже, вы не слишком привыкли общаться с людьми.

Она уставилась в окно. И чуть было не разревелась, идиотка.

– Все в порядке, не переживайте. – Потянувшись, он сжал ее ладонь, но тут же быстро отдернул руку. – Я такой же.

Затем они весь день колесили по пыльным дорогам ранчо. Он резко тормозил время от времени, выскакивал из машины и взбирался на крышу кабины.

– Что вы там высматриваете?

– Выходы породы. Но все заросло чертовыми кустами.

– Ну да, здесь повсюду заросли.

– О чем я и толкую.

– Такое не только на нашей земле.

– Я забыл бинокль, – сказал он, продолжая разглядывать горизонт. – Кстати, для человека, который владеет таким количеством земель, вы слишком уж сентиментальны.

Она промолчала.

– Но у вас, по крайней мере, приличные дороги. Половину времени, что я работаю в Техасе, мне приходилось продираться через мили мескиты.

– Нам следует бурить рядом с полями «Хамбл».

– Отличная мысль, вот только они качают оттуда уже двадцать пять лет. И если мы что-нибудь найдем, они тут же пожелают увеличить свою добычу, а ваш дядюшка взбесится.

– Так мы что, собираемся бурить в чистом поле?

– Вы разбираетесь в лошадях?

– Безусловно.

– Ну а я разбираюсь в нефти.

– И вы сумели убедить моего дядю.

– Мы здесь немножечко взорвем, – улыбнулся он. – И упростим нашу задачу.

– Это ведь дорого обойдется.

– Гораздо дешевле, чем пустая скважина.

Она спала в своей комнате, он – в своей. Она, конечно, не хотела, чтобы его посетили шальные мысли, а с другой стороны – очень даже хотела. И не закрывала дверь, оставляла щелочку – на случай, если он все же придет. Конечно, смешно. Он ведь даже не знал, где ее комната, и не стал бы рыскать по темному дому.

– Ты просто шлюха, – громко произнесла она. Но с тех пор как к ней вообще прикасался мужчина, прошло два года. В ее возрасте у мамы уже были дети…

Ночью она не сомкнула глаз. Представляла, как выходит замуж за Хэнка, как он использует ее, а потом бросает. Ну и пусть, если только не станет ее грубо обижать. Думала, как здорово быть мужчиной: ходи куда хочешь, развлекайся как угодно и где угодно, – а ей вот почти двадцать, и она все еще девственница и вынуждена спать в другом конце дома. То он ведет себя так, будто Джинни ему нравится, то нет. Нет, об этом совершенно невозможно думать, чистая пытка. Она лежала, смотрела на окно и ждала рассвета.

Тридцать

Дневники Питера Маккаллоу

22 июня 1917 года

Я ждал, что она выхватит пистолет или бросится на меня с ножом, но она застыла неподвижно. Маленькая, меньше ростом, чем я помнил; одежда не просто поношенная – одни лохмотья; обожженая солнцем кожа обтягивает кости, лицо в засохших струпьях, как будто упала или ее избили. Руки безвольно повисли вдоль тела, и у нее не было сил поднять их.

Сколько же ей лет? Тридцать три или тридцать четыре, хотя сейчас-то она уже старше… Я помнил ее очаровательной девушкой с блестящими черными глазами; теперь она выглядит как женщина возраста своей матери. Нос сломан, сросся криво.

– Я ходила к нашему дому, – сказала она. – Хотела разыскать свидетельство о рождении. На границе, разумеется, отказались признать мое гражданство.

Я отвел глаза. Ее выговор – она четыре года училась в колледже – слишком резко контрастировал с нынешним обликом.

– Боюсь, вам трудно будет его отыскать, – пробормотал я, имея в виду метрику.

– Да, я уже поняла.

Я никак не мог взглянуть на нее прямо.

– Я очень проголодалась, – сказала она. – К сожалению…

Никак не получалось поднять взгляд. Она молчала. Видимо, ждала ответа.

– Ладно, попробую зайти к Рейнолдсам, – вздохнула она.

– Нет-нет. Входите.

Два года она жила в Торреоне у кузена, но кузен оказался каррансистом, пришли виллисты [103] и убили его, потом жестоко избили Марию и жену кузена, а может, сделали и еще что похуже. Деньги, что у нее были, закончились, и она почти месяц прожила на улице. Наконец решила, что ничего больше не остается, кроме как вернуться сюда. Она несколько раз повторила, будто напоминая мне, что она гражданка Америки. Я заверил, что знаю это. Хотя, конечно, выглядит она как типичная мексиканка.