Простые смертные, стр. 111

– Аоифе, у твоей мамы какой-то приступ!

В одну секунду – сердце мое так билось, что я почти ничего не слышал, – Аоифе Брубек оказалась рядом со мной и, взяв в ладони лицо матери, резким тоном приказала:

– Мам! Немедленно прекрати это! Вернись назад! Мам, ты меня слышишь?

Какое-то надтреснутое монотонное то ли пение, то ли жужжание доносилось откуда-то из глубины глотки Холли.

– Как долго у нее были такие глаза? – спросила Аоифе.

– Секунд шестьдесят… Может, меньше. У нее что, эпилепсия?

– Значит, самое плохое позади. Нет, это не эпилепсия. Раз она перестала говорить, значит, сейчас она уже ничего не слышит… ой, вот черт! А это еще что за кровь?

Моя рука была перепачкана подсыхающей кровью.

– Это ее. Она ударилась о стену.

Аоифе поморщилась и стала осматривать голову матери.

– Здорово ударилась: там уже приличная шишка. Вот проклятье! Но, кажется, глаза у нее приходят в норму, видите?

Да, зрачки Холли и впрямь увеличились уже почти до нормальных размеров.

– Вы ведете себя так, словно с ней это уже случалось и раньше, – заметил я.

– И не один раз! – сказала Аоифе с каким-то явным подтекстом. – Вы, наверное, не читали ее книжку «Радиолюди»?

Я не успел ответить: Холли Сайкс заморгала, отыскала нас взглядом и с тревогой спросила:

– Господи, это только что снова случилось, да?

Аоифе, встревоженная, но старающаяся это скрыть, весело ответила:

– Да, мам. Добро пожаловать назад!

Холли все еще была бледна, как полотно.

– А что у меня с головой?

– Криспин говорит, что ты пыталась пробить ею стену маяка.

Холли Сайкс вздрогнула и посмотрела на меня.

– Вы слышали, о чем я говорила?

– Да, мне было довольно-таки сложно этого не делать. Но только сперва. А потом… это был уже не английский язык. Во всяком случае, не совсем английский. Послушайте, Холли, я, вообще-то, не очень разбираюсь в медицине, даже первую помощь толком оказать не умею, но меня все же очень беспокоит ваше состояние. Возможно, у вас сотрясение мозга. Так что сейчас спускаться на велосипеде с холма по такой извилистой дороге вам явно не стоит. Это было бы просто неразумно. У меня есть номер телефона той конторы, что дает велосипеды в аренду. Я попрошу, чтобы они вызвали сюда «Скорую помощь», и медики вас осмотрят и заберут. Я очень и очень советую вам поступить именно так.

Холли посмотрела на Аоифе, и та сказала, крепко сжав руку матери:

– Пожалуйста, Криспин, сделайте, как вы говорите.

Холли вдруг резко села и воскликнула:

– Бог знает, что вы могли об этом подумать, Криспин!

По-моему, это не имело никакого значения. Я стал набирать номер, но меня то и дело отвлекала какая-то маленькая птичка, которая все повторяла: «Крики-крики-крики…»

Уже раз в пятнадцатый Холли простонала:

– Господи, как же неловко вышло!

Паром уже подходил к Фримантлу.

– Пожалуйста, Холли, перестаньте. Ничего страшного не случилось.

– Но мне ужасно, ужасно стыдно, Криспин! Ведь я испортила вашу прогулку на Роттнест.

– Мне все равно придется вернуться на этом же пароме обратно. Если какое-то место и обладает кармой проклятия, то это Роттнест. А то все эти расчудесные галереи, где продаются изделия умельцев-аборигенов, просто лишают меня желания жить. Это все равно как если бы немцы построили на территории Бухенвальда еврейский ресторан.

– Сразу видно писателя! – заметила Аоифе, приканчивая фруктовое мороженое на палочке.

– Писательство – это патология, – сказал я. – Но я непременно все это запишу, причем завтра же, если смогу.

Моторы парома взвыли и затихли. Пассажиры собрали свои пожитки, сняли наушники и стали собирать разбредшихся детей. У Холли зазвонил телефон, и она, глянув на экран, сказала:

– Это моя подруга. Она нас заберет. Я скажу ей буквально пару слов.

Пока она разговаривала по телефону, я проверил свои сообщения. Ничего нового; последними были присланные Джуно фотографии со дня рождения. Наш интернациональный брак с Зои некогда казался нам чем-то вроде проникновения в шкаф, полный неожиданных открытий и странных вещей [201], но интернациональный развод – это, скажу я вам, не для слабонервных. Сквозь покрытое каплями воды оконное стекло я видел, как молодой австралиец прыгнул на причал и стал крепить чалки к окрашенным стальным столбикам.

– Подруга подхватит нас у здания терминала. – Холли убрала телефон. – У нее хватит места и для вас, Криспин, если вы все же захотите вернуться в отель.

Пожалуй, сил на то, чтобы вернуться на остров, у меня уже не осталось; как, впрочем, и на осмотр Перта.

– Да, пожалуйста, если это удобно.

Мы двинулись по причалу к бетонному пирсу; я еле волочил ноги, которые почему-то с трудом привыкали к terra firma [202]. Аоифе помахала рукой какой-то женщине, та ей ответила, но до меня не доходило, кто эта подруга Холли, пока я не оказался от нее в двух шагах.

– Хэлло, Криспин, – сказала она, словно хорошо меня знает.

– Ну конечно! – напомнила мне Холли. – Вы же встречались в Колумбии!

– Возможно, – улыбнулась женщина, – в памяти Криспина я не удержалась.

– А вот и нет, Кармен Салват! – возразил я. – Здравствуйте. Как поживаете?

20 августа 2018 года

Выйдя из прохладного кондиционированного вестибюля шанхайской гостиницы «Мандарин», мы окунулись в плотную, густую жару, пронизанную волнами обожания от флешмоба – мне еще не доводилось видеть подобного поклонения фанатов прозаику. Но, увы, этим писателем был вовсе не я. Стоило им его узнать, как в небо взлетел могучий вопль: «Ни-и-ик!» Ник Грик, авангард нашего конвоя, состоявшего из двух писателей, проживал в Шанхае с марта – изучал кантонский диалект и собирал материал для нового романа об Опиумных войнах. Гиена Хол имел тесные связи с местным литературным агентом Грика, и теперь четверть миллиона китайских фанатов читали Ника в Weibo. За ланчем Грик упомянул, что ему пришлось отказываться от обычных, типовых, контрактов в пользу лиц нетрадиционной ориентации. «Это так странно, я был просто ошеломлен, – скромничал он. – Представляю себе, что из подобной ситуации сделал бы Стейнбек!» Я заставил себя улыбнуться, думая, что Скромность – это сводный брат Тщеславия, только чуть более ловкий. Нескольким организаторам книжной ярмарки внушительной комплекции пришлось расчищать для нас тропу в густой толпе половозрелых черноволосых китайских фанатов, коллекционирующих автографы: «Ни-ик! Пожалуйста! Пожалуйста, подпишите!» Некоторые размахивали большими, формата А4, цветными фотографиями молодого американского писателя, чтобы он прямо на них и расписался, педерасты несчастные. «Это же американский империалист! – хотелось мне крикнуть. – Как насчет Далай-ламы на лужайке у Белого дома?» Мисс Ли, мой маленький эльф из британского консульства, и я следовали за толпой, окружавшей Ника Грика, и нас, к счастью, никто не трогал. Если я случайно окажусь на одном из этих снимков, думал я, они решат, что я его отец. И знаете что, дорогой читатель? Мне это было совершенно безразлично. Пусть Ник наслаждается шумными приветствиями. А мы с Кармен уже через шесть недель будем жить в сотканных нашей мечтой апартаментах, окна которых выходят на Plaza de la Villa в Мадриде. Когда эта скотина, Эван Райс, увидит, как здорово мы устроились, он просто взорвется от зависти и превратится в облачко зеленых спор, хотя сам он уже дважды получил премию Бриттана. Как только мы с Кармен переедем, я смогу более или менее равномерно распределить свое время между Лондоном и Мадридом. Испанская кухня, дешевое вино, много надежного солнечного света и любовь. Любовь. За столько лет – лучших лет жизни! – зря потраченных на мой первый брак с Зои, я успел совершенно позабыть, как это прекрасно – любить и быть любимым. В конце концов, что значит мыльный пузырь репутации по сравнению с любовью хорошей и доброй женщины?