Элита тусуется по Фрейду, стр. 7

Иллюзия осознанности приводит к возрастанию мотивированного страха, желанию вычислить и отодвинуть тот момент, когда за ними придут. За «жидами города Питера». И уже не тешат воспоминания о попугайских расцветках пиджака покойника, добившегося переименования Блокадного города. Вид его столь же инфантильно расхристанной дочурки, ведущей в ящике «застекольное» реалити-шоу, тоже подталкивает к мыслям о необратимости возмездия. Гипотетические акции ортодоксального вразумления рисуются в столь ужасающих цветах (а объем содеянного предусматривает именно такую меру ответственности), что начинаются ночные кошмары. Телепередачи бывшего министра культуры материализовали этот страх во всей полноте ощущений.

Но процесс длителен, потому что замкнут. После всех дефолтов, пособничества терроризму, грабежа и геноцида никаких погромов не случилось. Замершие в коллапсе потенциальные жертвы экстремизма недоуменно выползают из щелей. Кто-то опять ползет в госдуму, кто-то в Лондон, кто-то в министры. Опять: «Для всех суббота, а для нас понедельник».

Предсказывать логику последующих событий – пустая трата времени, братья фантасты описали ее с достаточно высокой степенью реализма. Когда Сергей Кара-Мурза говорит: «Конечно, в молодом чекисте Багрицком непросто было прозреть Бориса Абрамовича Березовского. Непросто, но можно», – он подразумевает в какой-то мере и этот неизменный порядок восприятия и переработки реальности.

Олигархия в жанре «фэнтэзи»

Для иллюстрации фантастического, но воспринимаемого как реальность замкнутого цикла удачно подходит жизнеописание Б. Березовского, изложенное им самим в интервью Александру Проханову. Удачным этот пример можно считать как по причине замкнутости цикла (интервьюируемый вновь хочет стать «человеком понедельника»), так и в силу публичности этого персонажа, действовавшего в самый «бессознательный» период русской истории.

От других интервью, к примеру, нашумевшей беседы Березовского с Эдуардом Тополем и изложенного последним в виде «открытого письма», лондонский диалог отличается меньшим этническим однообразием. Пространные комментарии Тополя, относящиеся к национально-религиозным комплексам, сами по себе являющиеся продуктом фрейдистского мировоззрения, не могут служить примером стремления к беспристрастности и характеризуют скорее единство подходов. Вот как описывает Тополь вопросы, которыми должно тяготиться сознание представителя невежественной веры общих невежественных предков: «Ты воспользовался Моим даром для того, чтобы набить свой сейф миллиардом долларов и трахнуть миллион красивых женщин?»

В сознании автора скабрезных романов в данном случае превалируют религиозно-сексуальные фантастические переживания, причудливым образом совмещенные с реальностью. Документальных свидетельств набивания некими гражданами банковских счетов с миллиардами больше чем достаточно, а подтверждения их способности к совокуплению не то что с миллионом, но хотя бы с сотней тысяч красивых женщин – явно маловато. Увязку фантастических религиозных представлений именно с оргиастическими можно считать подтверждением повторяемости переживаний, которые были свойственны и основателю теории психоанализа, но сложно отнести к способности Тополя объективно оценивать окружающую действительность. Конечно, существен факт сопричастия беглого олигарха ко всем сферам деятельности, отнесенным к сферам компетенции психоанализа (финансы, медиа, политика и т. д.); замкнутость в строго определенной специфике не могла бы быть столь яркой.

Важно при этом, что свое душевное и территориальное (эмиграция) состояние «олигарх» считает органичным: «Что же касается русской истории, то уж совершенно логично, что человек, который эту власть создавал, не может сегодня найти с ней общий язык. Власть всячески топчет того, кто когда-то ее выстраивал, а теперь пытается ей возражать. Не вижу в этом несправедливости, потому что неприятности, к которым приводили меня мои ошибки, никогда не пытался объяснить за счет дурных черт кого бы то ни было. Считаю, что все мои проблемы – это результат моих собственных ошибок. Отношу их только к себе самому, никогда не пытаюсь найти виновного».

Виновного Борис Абрамович чуть позже все-таки находит, но это недоразумение носителя изгнаннического менталитета не смущает, последовательность превращений осознается им как уникальная, а не общая, солидарная национальная функция. При этом представление себя в качестве человека, самостоятельно отвечающего за свои поступки и не выискивающего дурных черт в чьем бы то ни было устройстве, опровергается установочной фразой, в которой продемонстрировано исторически-устойчивое и несправедливое отношение к людям, создающим некую власть. Логики (в ее классическом понимании) в заявлении о естественной невозможности найти общий язык с созданной системой управления нет изначально. Показательно, что для характеристики несправедливости избирается не государственный, а национальный тип интерпретации истории. Удивительным на этом фоне выглядит то, что предшествующая эпоха осмысливается в категориях личных взаимоотношений именно с машиной подавления (государством). Вот как он, по прошествии времени, описывает свое детство: «На самом деле есть внутренний мир человека и внешний. Сначала о внешнем. Да, жизнь в Советском Союзе – это целый период, ровный, яркий, счастливый. Я был абсолютно счастлив в Советском Союзе, рос в классической советской семье. Было важно, что я не имел еще одного комплекса – национального».

И это естественно, до определенного момента такого комплекса возникнуть не могло, в детском восприятии национальности не бывает. Но согласиться с фразой самоаналитика: «Я не успел развить в себе этот комплекс» – нет оснований, самостоятельного принятия решения (хочу – разовью комплекс, хочу – нет), при развитии социума (нации) – быть не может. Тем более что в конце интервью гонимый утверждает не только собственную, но и национальную предрасположенность к анализу. Березовский смог припомнить: «В восемь лет на катке я сильно подрался с одним мальчишкой. И вдруг он мне сказал: «Уйди, Абрам!» Я удивился: «Откуда он знает мое отчество?» Может быть, я переживал давление государства, когда поступал в университет, на физфак. Мне говорили: «Не поступай, ты еврей, тебя не примут». Почему не примут? Я – чемпион математических олимпиад, должны принять. Но меня не приняли. Но были евреи, которых приняли. Моего товарища Женю Берковича приняли, значит, я оказался слабее тех, кого приняли. Я не относил это к «пятому пункту». В тот же год я поступил в институт и успешно его закончил. Потом поступил все-таки в университет. Мать, когда я был маленький, – домохозяйка, а потом лаборантка в институте педиатрии, проработала там двадцать пять лет. Отец так и умер на работе. Школа, институт, сначала один, потом университет, потом аспирантура, потом диссертация кандидатская, диссертация докторская, член-корреспондент Российской Академии наук. Важно то, что у меня не было никаких комплексов. Не было комплексов по поводу того, что кто-то умней меня».

Этот этап, названный Стругацкими стадией «Жука в муравейнике», член-корреспондент АН СССР не считает протестным, но какие-то основания для ощущения собственной подпольности все-таки были:

«Я никогда не был диссидентом, никогда активно не выступал против системы, хотя это не значит, что я был конформистом». «И если евреям приходилось как-то крутиться для того, чтобы в институт попасть, чтобы членом партии стать, то русскому не нужно было крутиться. Мы надеялись, что демократическая система приведет к более свободному, творческому, независимому сознанию, которое обеспечит расцвет».

Конституционно-фрейдистский олигарх не приводит статистику национально-пропорционального представительства в вузах Советского Союза, и это правильно. Такие цифровые коэффициенты относятся к сфере сознательного, а не к тем внутренним факторам, которые являются мотивом для спекуляций и могут представить в невыгодном свете любые дальнейшие рассуждения о «тяжком страдальческом прошлом» народа, принуждаемого «бездушной системой» – к кручению. Трудности национального вступления в партию, которая была частью бездушной системы и в которую Березовский все-таки вступил по каким-то необъясняемым причинам, – рассчитаны на абсолютно инфантильное восприятие. Партия, которая изначально позиционировала себя как выразительница интересов рабочего класса, – по определению, должна была быть менее доступной для носителей психоаналитического менталитета, и сословий, рабочим классом (вынужденным зарабатывать на жизнь тяжелым трудом) не являющихся. «Одиночество в оппозиции», которое, согласно утверждению Фрейда, для одной нации ближе, чем другой, пытающейся отстроить хоть какое-то подобие сбалансированной системы социальных взаимоотношений, пригодных для развития основного социума на данной территории. Непонятно, конечно, должна ли была «демократическая система» принудить русских к еврейскому кручению или способствовать отсутствию необходимости евреям в подобной эксцентрике. Совершенно непонятно, почему такой подход к необходимости «крутиться» может привести к независимому «сознанию», это можно отнести только на счет «бессознательных» мотивов, приводивших в действие столь эксцентричную личность. В полный рост выявить диссидентский потенциал, стремление противопоставить себя «бессмысленному и некрутящемуся» автохтонному социуму помогла так называемая перестройка.