Бесы пустыни, стр. 1
Ибрагим Аль-Куни
Бесы пустыни
«Посвящается Мусе — дервишу этого времени»
Том первый
Часть первая
Глава 1
«Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои».
Ветхий Завет. Книга Екклесиаста или Проповедника (Гл. I. стих 6)
1
Кто не дышал воздухом гор, вкуса жизни не отведал.
Здесь, на голых вершинах, становишься ближе к богам. Плоть сбросишь, и кажется: вот, сейчас руку протяну — за луну схвачусь, звезд насобираю…
С места этого интересно за людьми на дне наблюдать. Копошатся, спешат, как муравьи — будто бы и в самом деле чудо свершили. Спустишься на их землю и видишь: все — дервиши несчастные, в поисках погрязли, а наскребли-то один вздор. Как смешны и уродливы кажутся с вышних жилищ все их старания!
От гордой гряды Акакуса[1] откололись две сказочных горы и в Сахаре[2] застряли. Одна разлеглась к югу, по соседству с материнской грядой, и, вроде стала ниже ростом своей заблудившейся родственницы, даром что соседи к небесам вытянулись словно два гигантских творения. А северный пик, задремавший было по другую сторону равнинных просторов — Сахеля[3], так его унылые, неясные вершины на четыре башни раскололись и небеса гордо проламывают.
Сумерки окрасили пурпуром западную пустыню, рваные хлопья бесплодных облаков разлетелись по всему горизонту. На равнине, протянувшейся меж двух гор, прочертилась цепочка каравана: впереди шли пешие, тащили за собой внушительного вида паланкин, горделиво покачивавшийся на верблюде[4], окруженном рабами. Следом за важным паланкином двигались верблюды, груженные поклажей, однако, все величие данной процессии представлялось, с подвешенной в небе вершины, зрелищем довольно смехотворным.
Гора, заметил он, обращает все вещи, такие важные и величественные на земле, в чистого вид игрушки. Верблюды-махрийцы[5] превращаются в мышей, а люди в покрывалах, надменные и надутые как павлины, становятся куклами, вызывающими смех и слезы. Даже благородный шейх племени в своих голубых одеяниях, вызывающий трепет в душах, с вершины выглядел в его глазах крошечной немощной куклой, немало рассмешившей его. Про себя он отметил, что забава горной вершины над масштабами людей и их суетливой активностью становится тем более острой, чем большую серьезность и надменность они проявляют. Часто, пожимая руку заносчивым отпрыскам рода людского, он говорил себе: «Погодите, залезу на гору, посмотрю оттуда, какие вы боги на самом деле, может, все — мыши серые!» Загадка не оставляла его, изумляя все больше. С чего это горная вершина глумится над чванливыми гордецами, превращая их в несчастных дервишей[6]? Чутье говорило, вершина ошибкой не грешит и, если выставила гордецов куклами, то так оно и есть. Плоскость — вот кто занимается украшательством над людьми, раздувая их до иллюзии. А те, что бегут, суетятся в делах больше прочих, так еще смешнее кажутся, потому как жизнью земной ослеплены более чем все остальные и души свои шайтану препоручили.
Степенные — лакомый кусочек иблису[7].
А если горы — обитель богов, то равнина — точно царство иблисово.
2
Лагерь разбили у подножия. Верблюды разбрелись по неглубоким вади на востоке, где их опекало несколько негров, а другая команда занялась расчисткой земли для изначального поселения.
Тенери[8] выбралась на свободу — размять ноги и вновь приучиться ходить. Долгое сидение в паланкине сковало все мышцы, парализовало способность к движению, она брела, спотыкаясь, меж острых скалистых отрогов, спускавшихся с самых горных вершин. Собственная немощность удивила ее, она вдруг громко и весело расхохоталась. И услышала голос, раздавшийся словно бы ниоткуда:
— Впервые вижу, чтобы красавица смеялась над собой.
Она в изумлении оглянулась, но никого не увидела. Прошептав заклятье, спросила громко:
— Ты что, иблис?
— Нет, я — ангел! — за словами раздался громкий хохот.
Он вышел из своего прибежища за скалой и любезно извинился.
Она долго разглядывала его, не проронив ни слова, ничем не отвечая на его приветствие и извинение за столь неожиданное появление. Скрытая улыбка тронула ее губы. Она и не подумала спрятать свое красивое личико.
Лицо светилось необыкновенным образом — выражение было такое смелое, какое бывает у людей, скрывающих загадку.
Ее улыбка обнажила два ряда белых зубов.
— А из гор вылазят только привидения, или иблис проклятый! — озорно заметила она.
— Иблис укрывается на равнине, а привидения живут в горах на севере, вон там.
Он указал пальцем на северный Идинан[9] и закрепил конец чалмы поверх рта, сопроводив свой жест смехом. Толстая черная коса девушки показалась из своего убежища под покрывалом, скатилась с ее плеча и растянулась по упругой груди — она и не подумала прятать ее вновь, продолжала с любопытством разглядывать мужчину. А потом двинулась вверх по склону. Слабость свою она одолела, выпрямилась в полный рост и зашагала легко и гордо. Удад[10] знал, что идет рядом с женщиной из сказочного мира: гурия[11] райская, фея-волшебница… Он задрожал вдруг, почувствовав восторг и смущение одновременно. Не взглянув на него, она сказала:
— Не гадала я встретить живую душу в этаком безлюдье.
— Ну, люди везде есть, и под камнями, и поверх вершин горных.
— Что ж, теперь не сомневаюсь… А ты где живешь — на вершине или в пещере?
— Когда о покое думаю, ничего лучше вершины не найду. В пещерах душно.
Она расхохоталась, потом подавила смех, спросила:
— Как баран[12], значит, дикий?
Он обмотал лицо куском зеленого муслина, понемногу справляясь со своим смущением. Согласился по-детски:
— Как баран дикий.
Склон по мере подъема стал выравниваться. Она замедлила шаг, потом присела на скалу на краешке. Спросила его:
— Ты что — безродный?
Он указал рукой на запад, где солнце клонилось за горизонт огромным кровавым диском:
— Там пастбище племени… — помолчал секунду, потом вдруг заговорил вновь:
— Если б соблаговолила… приняла б гостеприимство мое на вершине, я бы там потом навеки остался!
Она пристально взглянула ему в глаза, ничего не сказала. Выражение на лице приняло оттенок скрытности — неуловимой и загадочной.
— Ты как ребенок, — наконец произнесла она. — Я таких несмышленых еще не встречала.
— Уж лучше я ребенком останусь, чем молодцом дородным с равнины буду. На равнине они все — рабы, мужчины эти. Что лучше — рабом быть или ребенком? — рассмеялся он.
Она закрыла лицо покрывалом.
— Все мужчины что дети. А люди все — рабы.
Тьма на горизонте сгустилась. Черные тучи побежали с юга.
— В воздухе пахнет дождем, — сказал Удад. — Твой приход — добрый знак.
— Не думаю, — небрежно обронила она.
Затем улыбнулась печально.