Лирика 30-х годов, стр. 81
Арсений Тарковский
Перед листопадом
Все разошлись. На прощанье осталась
Оторопь желтой листвы за окном,
Вот и осталась мне самая малость
Шороха осени в доме моем.
Выпало лето холодной иголкой
Из онемелой руки тишины
И запропало в потемках за полкой,
За штукатуркой мышиной стены.
Если считаться начнем, я не вправе
Даже на этот пожар за окном.
Верно, еще рассыпается гравий
Под осторожным ее каблуком.
Там, в заоконном тревожном покое,
Вне моего бытия и жилья,
В желтом, в синем и красном — на что ей
Память моя? Что ей память моя?
«Под сердцем травы тяжелеют росинки…»
Под сердцем травы тяжелеют росинки,
Ребенок идет босиком по тропинке,
Несет землянику в открытой корзинке,
А я на него из окошка смотрю,
Как будто в корзинке несет он зарю.
Когда бы ко мне побежала тропинка,
Когда бы в руке закачалась корзинка,
Не стал бы глядеть я на дом под горой,
Не стал бы завидовать доле другой,
Не стал бы совсем возвращаться домой.
«Если б, как прежде, я был горделив…»
Если б, как прежде, я был горделив,
Я бы оставил тебя навсегда,
Все, с чем расстаться нельзя ни за что,
Все, с чем возиться не стоит труда, —
Надвое царство мое разделив.
Я бы сказал:
— Ты уносишь с собой
Сто обещаний, сто праздников, сто
Слов. Это можешь с собой унести.
Мне остается холодный рассвет,
Сто запоздалых трамваев и сто
Капель дождя на трамвайном пути,
Сто переулков, сто улиц и сто
Капель дождя побежавших вослед.
«Отнятая у меня, ночами…»
Отнятая у меня, ночами
Плакавшая обо мне, в нестрогом
Черном платье, с детскими плечами,
Лучший дар, не возвращенный богом.
Заклинаю прошлым, настоящим,
Крепче спи, не всхлипывай спросонок,
Не следи за мной зрачком косящим,
Ангел, олененок, соколенок.
Из камней Шумера, из пустыни
Аравийской, из какого круга
Памяти — в сиянии гордыни
Горло мне захлестываешь туго?
Я не знаю, где твоя держава,
Я не знаю, как сложить заклятье,
Чтобы снова потерять мне право
На твое дыханье, руки, платье.
Дмитрий Семеновский
«Земляника душистая сплошь…»
Земляника душистая сплошь
Окатила подножия рощ.
Черника, куда ни пойдешь,
Закапала кочки, как дождь.
И пальцы и губы твои
В их липкой лиловой крови.
На плечи загаром легла
Благодать золотого тепла.
По душе нам с тобою пришлись
Эти сечи, поляны, палы,
Просторная, блеклая высь,
Тонконогих берёзок стволы.
Звон кузнечиков легок и сух.
Он, как песня, ласкает нам слух.
Эту песню июльскую мы
Вспомним в синем затишье зимы.
Вспомним поля медовую сушь,
Мхов лесных голубое шитье,
Шмеля придорожного плюш, —
Все летнее счастье свое.
И долго, и долго, мой друг,
В дни седые морозов и вьюг
С наших рук и бровей не сойдет
Знойных дней золотистый налет.
И бодро пойдем мы с тобой
Под легкою ношей труда,
Как шли васильковой тропой
Вдаль, где леса темнела гряда.
Юрьевец
В. Семеновской
Поднимись по тропинке на темя высокой горы,
Встань у края обрыва
И взгляни, как за Волгой лугов разлетелись ковры,
Как синеет лесная дремучая грива.
И, мечтой улетая туда, где туманы легли,
К полным тайны и сумрака борам, —
Ты вздохни всей громадой воды и цветущей земли,
Всем великим простором.
Ты почувствуешь, как вырастает и крепнет душа,
Обновляется клетка за клеткой.
Красноствольные сосны тебя обступили, дыша
Каждой дымчатой веткой.
А внизу, пред подножием глинисто-рыжих холмов,
Весь в звучании бодрого гула,
Расстилается Юрьевец лентой садов и домов,
Унжа к Волге сестрою прильнула.
О, каких эта ширь не навеет видений и дум!
Вспомнишь древние были.
Вот по этим тропинкам ступал протопоп Аввакум,
Здесь и меч, и пожары народную силу губили.
И, раздев бедняка, разживались казною купцы,
Надрывался бурлак по пескам юрьевецким.
Та пора далека. Заживают былого рубцы
Под целительным солнцем советским.
Посмотри: из прохладно-зеленой лесной темноты,
Из разбуженных недр захолустья
Быстроходная Унжа несет смоляные плоты
На раздолье веселого устья.
Лесопилка — оса над поволжской звенит шириной,
И скликают народ на работу заводы.
Не княжой, не купеческий — новый, иной
Город смотрится в светлые воды.
Голубые дворцы пароходов плывут по реке,
Веют флаги, так празднично-ярки.
Крылья чаек блестят. Быстрый катер бежит налегке,
Тихо тянутся грузные барки.
А когда от заката зардеют края облаков
И тепло озарятся крутые откосы, —
Как торжественно песни густых пароходных гудков
Оглашают притихшие плесы!
Мотыльками трепещут огни в подступающей мгле.
Потемнела верхушка далекого стога,
И дрожит от луны на речном переливном стекле
Золотая дорога.