Интимные тайны Советского Союза, стр. 12

Сталин вперил немигающий взгляд в Погорелова. Тот не смутился: «Я говорю правду. Вот у меня бумага, где Каган все изложил. Провокаторы они, товарищ Сталин!»

Каган бледен как простыня, лепечет: «Да, я писал».

А Сталин итожит: «Дорогой товарищ Шолохов, напрасно вы подумали, что мы поверили бы этим клеветникам».

А дальше жест истинно иезуитский. Подозвал Ежова.

– Ну, что, Николай Иванович, будем снимать с него кавказский поясок? – кивает на Шолохова.

Осклабился Ежов, да тут же смыл ухмылку. Тон Сталина не сулил хорошего.

– Выдающемуся русскому писателю Шолохову должны быть созданы хорошие условия для работы.

И Ежов понял: Шолохов ему не по зубам. А Сталин еще больше утвердился в мысли, что Ежова нужно убирать, он перешел грань и уже не соображает, что делает в своей преданности. И через несколько недель предложил назначить его наркомом водного транспорта по совместительству. Плавный вывод под расстрел начался. Время массовых репрессий кончилось, вернулась эпоха выборочных.

Но Женя Ежова ничего этого уже не ведала.

Герои и жертвы борьбы за женственность в большевистской России (20–30-е годы)

От середины двадцатых сексуальное напряжение в Советском Союзе становилось осязаемым. Его можно было пощупать. Новая экономическая политика и призывы Коллонтай к сексуальной свободе делали свое дело. Мода и косметика отчаянно «работали» на секс.

На юге сексуальный стиль диктовал Ростов. Казачки из станиц Волги и Дона, приехавшие учиться в этот южный загадочный город, попадали под его обаяние. Только что отошли короткие юбки, и открытие улицы – молодые женщины в обтягивающих и наглухо закрытых длинных платьях, белых с бегущими вдоль тела голубыми полосами. А от ворота до низу сплошная череда пуговиц, что держали это привлекательное одеяние. «Мужчинам – некогда» – так его окрестила улица. Женщинами в струящихся платьях, в ажурных чулках, со стрижкой под мальчика, с сочными южными губами, все равно залитыми помадой, терпко пахнущими – такими женщинами блистал Ростов. Зажиточными женщинами, порожденными новой экономической политикой.

Но пролетарки и крестьянки с казачками смотрели на них не с классовой ненавистью, а с завистью. Ненависть размягчали шелковые чулки, лакированные туфли, помада и пудра. Пролетарки и крестьянки тоже хотели этого. Рабочая девчонка с Путиловского завода в Ленинграде за модные туфли отдается без особых терзаний – всего за 40 рублей по курсу 1924 года. А шолоховская Лушка, двадцатипятилетняя казачка с хутора Гремячий Лог, заказывает из Новочеркасска не круглые, стягивающие икры резинки, а городские, с поясом, обшитые голубым. «Чужих, Макарушка, нету, – это она мужу, твердокаменному коммунисту. – Нынче чужой, а завтра, ежели захочу, мой будет».

А что в Москве? А в Москве толстовская Ольга Вячеславовна Зотова, та, что «гадюка», купеческая кровь, с красными вкусившая рубку Гражданской войны, однажды сбросила с себя мужские штиблеты и ситцевую серую кофту, и предстала перед сослуживцами Треста цветных металлов в черном шелковом платье и чулках телесного цвета, лакированных туфельках из московского ЦУМа, со стрижкой, блестевшей как мех. Сослуживцы остолбенели, а начальник молвил: «Ударная девочка». В новом обличье Зотова почувствовала себя так же легко и свободно, как в годы Гражданской войны, когда не расставалась с боевым конем и кавалерийской шашкой.

В Ленинграде у молодых работниц популярны крепдешиновые платья, обтягивающие пальто, лакированные бежевые туфли-лодочки, шелковые чулки с яркой стрелкой, эффектный, кокетливый джемпер, пузырчатый чемоданчик вместо сумки. А у молодых рабочих – пиджак с «обхваткой» в талии, коротенькие брюки-дудочки с манжетами, клетчатые английские кепи с огромным прямоугольным козырьком, остроносые желтые ботинки, полосатые носки и кашне «а ля апаш» [23]. Такова была та мода – увертюра к сексу.

Но время менялось стремительно. Крылатый эрос сдавал позиции под натиском государственной машины, жаждущей крепкой семьи и роста деторождаемости. Наступили дни, когда эрос уже не рвался, а перестраивал ряды под напором новых обстоятельств – коллективизации и индустриализации. Страна, ведомая большевиками, отбросив мелкое крестьянское хозяйство, исковеркав судьбы миллионов крестьян, спешно создавала колхозы и гиганты индустрии – электростанции, металлургические и машиностроительные заводы. В эту созидательную гонку были брошены миллионы людей, огромные деньги и материальные запасы.

Все совпало – жестокий строительный бум, сжатие свобод, подавление сексуальности, безразличие к моде и эстетике быта. Число стандартов женского готового платья с 80 в 1925 году упало до 20 в 1929–1930 годах, а потом до 4 в 1930–1931 годах [24]. Четыре модели платьев на десятки миллионов женщин! И даже пошить было не из чего – ткани исчезли из товарооборота. На это денег у государственной казны не было. Шло наступление серо-зеленых ватников и летних курток-штурмовок – спецодежды для индустриального взлета.

И здесь началось сопротивление. Выступили женщины, принадлежавшие к советской элите. В начале тридцатых, на фоне неустроенности жизни и хаоса первой индустриальной пятилетки, они явили вызывающую демонстрацию женской сексуальности. Модой и аксессуарами. Привозили из-за границы, изощрялись и находили в стране. Женщины из московских салонов и жены советских руководителей.

Первой была Полина Семеновна Жемчужина – жена верного соратника Сталина, члена Политбюро Вячеслава Михайловича Молотова, с 1930 года председателя Совета Народных Комиссаров – советского правительства. Женщина властная, видная, с легким шагом и плавной фигурой. Жемчужина блистает в мехах, в модных платьях и сверкающих туфлях, купленных в Берлине. А супруга наркома образования Луначарского Наталия Розенель, как ехидно пишут немецкие газеты, приобретает в берлинских и парижских магазинах массу женских вещей, среди которых платье за внушительную сумму – 9000 франков (500 рублей по официальному курсу). А парижские газеты отмечают непревзойденные туалеты мадам Каменевой и Красиной (жена – полпреда СССР в Лондоне Л. Б. Красина). Каменева, сестра Троцкого, часто наезжавшая в Париж, не скупилась там на дорогие наряды. Злата Лилина, супруга Зиновьева, тоже демонстрировала определенный шик.

В «Правде» вышла статья известного деятеля партии Емельяна Ярославского, в которой он, ссылаясь на публикации в западных газетах и журналах фотографий жены «одного из наших ответственных товарищей», представшей в «богатых костюмах и украшениях», попенял наркому Луначарскому, что негоже его жене Розенель (а речь о ней) нескромно вести себя. Это вызывает возмущение рабочих и наносит ущерб интересам советского государства.

Рассерженный Луначарский ответил Ярославскому, а копии ответа послал Сталину, Рыкову, Бухарину, Калинину, Орджоникидзе: «Ее туалеты? Во-первых, все здесь безобразно преувеличено. Никаких драгоценностей у нас с женой нет и быть не может. В жизни она одевается скромно. У нее есть хорошие платья для сцены, экрана, для официальных вечеров и праздников – этого требует профессия артистки. Всякий человек, побывавший в современных магазинах, знает, что теперь все, вплоть до хорошо оплачиваемых работниц за границей, носят искусственные жемчуга и другие безделушки. И вот из-за этого две-три враждебные газеты постарались сделать клеветнический шум вокруг моей жены, которому совершенно неожиданно верите и который поддерживаете вы в „Правде“… Что касается большой немецкой прессы, то она отметила Наталию Александровну, как красивую, изящно одевающуюся русскую актрису и в то же время мою жену… Я самым решительным образом протестую против какой бы то ни было деградации моей жены, которая заслуживает полного уважения» [25].

В конфликт влез партийный сатирик Демьян Бедный, который настрочил эпиграмму.