Николай Крючков. Русский характер, стр. 33

Но вот, снимая со зверя шкуру, Семен Тетерин обнаружит кусочек сплющенного свинца, раскатает его, приложит к дулу ружья и поймет, что в прохожего попала пуля Дудырева. Ее он и покажет следователю. Но, раскатанная, она уже не может служить уликой. Следователю нужны доказательства, а не слова. И Семен, честный и бесхитростный человек, потрясен тем, что ему не верят. Еще более его поразит позиция председателя колхоза Доната, которому расскажет все, как на исповеди. А Донат рассудит исходя из «общественной полезности» человека: коли доказать теперь уже ничего невозможно, пусть лучше пострадает фельдшер, чем Дудырев – нужный для колхоза человек.

А Семен останется один на один со своей совестью. А когда ему нужно будет сказать на суде решающее слово правды, он растеряется и не скажет правду. Бесстрашный медвежатник окажется слабым и беспомощным человеком.

«Наверное, – напишет вдумчивый критик Ромил Соболев, – это одна из труднейших ролей в жизни Крючкова. Вся она построена на глубоких и тонких переживаниях – на смене размышлений, колебаний, на чувствах настолько неуловимых, что их было бы и невозможно выразить словами.

Но сложна эта роль не только этим, не только из-за личной драмы мужественного медвежатника, конечно же, не раз встречавшегося со смертью в лесу и не выдержавшего встречи с противоречиями жизни на людях. Еще сложнее, пожалуй, было то, что случай Семена Тетерина не казус, как говорят юристы, но определенная «модель» поведения… Крючкову в Семене Тетерине нужно было показать запутавшегося человека, которого нельзя не пожалеть, но, вместе с тем, через эту жалость безоговорочно отвергнуть саму эту «модель».

Да, размышлял Крючков, есть в жизни вещи пострашнее медвежьих когтей. Суд совести, например. И одной лишь храбрости тут будет маловато. «А что же еще? Непростой вопрос. И каждый должен решать его для себя самостоятельно. Ибо весь фильм, насколько понимаю, размышляет именно об этом. И готовых рецептов, как и сама жизнь, не дает».

Обретя «второе дыхание», Крючков убедил и себя, и зрителей, что ему подвластны роли самого сложного психологического рисунка.

Но это вовсе не означало, что его перестали интересовать характеры с ярко выраженными определенными качествами, соответствующими его природному дарованию и внешним данным. Он совсем не собирался изменять характерам цельным, сформированным средой и опытом жизни, о которых нынче говорят – без комплексов. Но это понятие, в сущности, ничего не выражает и ничего не объясняет, ибо в конечном счете матушка-природа наградила человека чувствами, которые и создают для него проблемы. И вот эти-то чувства, которые людям не свойственно обнажать принародно, и должен сыграть актер. А это, пожалуй, не менее трудно, чем показать внутреннюю борьбу противоречий в самом человеке.

Помните, как Николай Афанасьевич искал в своем герое «второго» человека? И зачем бы он ему вдруг понадобился? Да всего лишь для того, чтобы плоская фотография персонажа обрела объемные, рельефные формы, а многомерность его характера – душевную гармонию.

Каждый человек – явление психологически сложное, совершенно неповторимое. Еще Лев Толстой мечтал когда-то исследовать тип человека, который был бы в одно и то же время добр и зол, милосерден и жесток, щедр и жаден. А ведь все эти качества, сосредоточенные в одном человеке, и создают неповторимость его характера. Вместе с тем человек видит в окружающих его отдельных людях либо свое собственное отражение, либо черты натуры, свойственные ему самому. Порой – не самые привлекательные. И если уж он находит гармонию в самом себе, почему бы не найти ее и с окружающим миром, чтобы не превращать свою жизнь в трагедию? И человек позволяет себе обманываться в собственных заблуждениях.

Прекрасно сказал по этому поводу восточный поэт:

Вот эти «небольшие» разницу и сходство и поставил себе задачей играть Крючков, оставаясь наедине со своей ролью. Необычайно трудная задача? А что легко?

Николай Афанасьевич часто вспоминал очень, казалось бы, незначительный эпизод, который тем не менее навел его на философские размышления.

Однажды к нему в гости пришел журналист и увидел его внучку Катю, которая, хотя и играла еще с куклами, но уже успела сняться в трех кинокартинах. Как говорил дед: «Небольшие были роли, но все-таки…» Журналист, конечно, знал об этом и, чтобы завязать разговор с девочкой, спросил:

– Кем же ты хочешь быть? Актрисой, наверное?

– Нет, – получил неожиданный ответ. – Учительницей у первоклашек.

– Почему? – удивился гость.

– Потому что они веселые и добрые.

И Николай Афанасьевич задумался:

– Мир кино, который она узнала не понаслышке, не всегда добр и не всегда весел. Он может быть самым разным, но только одним не станет никогда – легким для нашего брата-актера. И если зритель о ком-то говорит с восхищением «он популярен!», то для меня это звучит прежде всего как «он труженик!». А уж добр он или зол – это зависит от роли.

Устами младенца была выражена мысль.

Взаимная любовь

Встречи бывают разные. Одни проходят бесследно, не оставляя о себе даже смутной памяти. Другие, как удар клинком, наносят рану, другие с годами забываются, но проходит время, и они вновь напоминают о себе ноющей болью прошлого. Память о третьих проходит через всю жизнь.

Впервые Николай Афанасьевич встретился с ним в 1942 году. Как потом скажет сам Крючков, «мы с ним познакомились, подружились и затем сблизились настолько, что и по сей день нас нередко принимают за одного и того же. Я отдал ему все, что мог, в своей душе и получил от него во сто крат больше. Зовут его Сергей Луконин – «парень из нашего города». Большая, долгожданная встреча состоялась также на экране – в кинокартине студии «Мосфильм» под названием «Верую в любовь». Это уже было сорок четыре года спустя.

Объективности ради, добавит Николай Афанасьевич, в числе родителей он должен назвать и себя, поскольку не было такого киноперекрестка, где автор этих строк не мечтал вслух о новой встрече на экране с «парнем из нашего города».

А в том, что Крючков назвал себя одним из «родителей» фильма, нет ни доли нескромности.

В фильме «Верую в любовь» есть один потрясающий психологический момент, когда генералу Луконину приходится испытывать на проверку свои родительские чувства: вдруг находится родная мать Алеши и Кости Лукониных, потерявшая их при бомбежке и с тех трагических военных лет не прекращавшая их поисков.

Одновременно убежден в том, что этот эпизод был подсказан авторам фильма самим Николаем Афанасьевичем, а убежденность эта основывается на одной из случайных встреч, о которой поведал в своем письме житель Тамбовской области Л. П. Степанов.

Тогда, в 1942 году, Степанову было десять лет. Отец его погиб, брат учился в военном училище, а его самого с матерью эвакуировали в Северный Казахстан, под Семипалатинск.