Внимание: «Молния!», стр. 38

Между тем, Манштейн, вкратце изложив содержание своей последней беседы с Гитлером, особо отметил, что, по мнению фюрера, «наступательный порыв советских войск уже исчерпан. Само провидение дарит германской армии передышку. Весенняя распутица должна помешать большевикам предпринять крупные операции». Но тут же Манштейн призвал штабных офицеров быть готовыми ко всякой неожиданности и не смотреть на распутицу, как на неприступную крепостную стену, за которой можно спокойно отсидеться. Закрывая совещание, фельдмаршал напомнил штабистам, что дальнейший успех войск возможен только при маневренном характере боевых действий. Для этого всеми видами разведки необходимо установить районы, где русские занимаются перегруппировкой своих сил и где они их тайно сосредоточивают.

Когда штабные офицеры ушли, Манштейн сказал:

— Послушайте, Бюттгер, почему вы во время совещания, словно от зубной боли, так менялись в лице? В чем дело?!

— Вы угадали, господин фельдмаршал, кажется, у меня начинается пульпит.

— Благодарю вас. Я удовлетворен ответом. — Манштейн подошел к шахматному столику, сел напротив Буссе. — Теодор, пока поезд передвинут на новую стоянку, где приготовлено бомбоубежище, давайте сразимся.

С шахматной доски быстро исчезают фигуры. Начштаба делает ход белым конем. Он доволен. По выражению его лица видно: партнер поставлен в трудное положение, победа близка.

Подперев кулаком подбородок, Манштейн долго обдумывает свой ход.

Буссе шелестит в портфеле бумагами и, найдя нужную, разворачивает ее:

— От наших разведчиков получены весьма любопытные донесения. Русские генералы появляются на фронтовых дорогах в открытых автомобилях с очень небольшой охраной.

— Так вы хотите забросить в тыл противника диверсионную группу. Не так ли? Я знаю, скажете: небольшую и очень подвижную. Банальный прием. Опыт показал: диверсионные группы, даже искусно переодетые в красноармейскую форму, привлекают к себе внимание и вызывают у большевиков подозрения, а потом попадают в такое же безвыходное положение, подобно моему королю. — Манштейн продолжает изучать расположение фигур, он разочарован. — Я не вижу спасения. Ваш офицер контролирует главную диагональ, а пешки неумолимо преследуют моего короля. Через два хода — капкан. — Снимает с шахматной доски черного короля, переворачивает его резной короной вниз. — Сдаюсь.

— Позвольте, позвольте... — Буссе впивается взглядом в шахматную доску. — Окончание этой партии подсказывает мне одну мысль... В наших полицейских частях мы сможем найти сколько угодно послушных пешек. Что мелкая группа? Пыль на дороге! Я думаю о силе, способной поднять в степи черную бурю.

Манштейн по привычке вставляет монокль то в один глаз, то в другой.

— Пожалуй, вы правы... Я одобряю ваш план. Надо заслать в тыл противника не мелкую группу, а крупный отряд.

— После отступления наших частей, как правило, из лесов выходят красные партизаны — солдаты без формы. Большинство их в гражданской одежде. Это подсказывает верный образ действий. Возможно, нам снова придется отойти на запад, в районы густых лесов и обширных болот. В таких местах всегда найдутся лазейки, и наши надежные люди, под видом красных партизан, смогут проникнуть в населенные пункты и там контролировать дороги. Удачные выстрелы должны посеять в лагере красных недоверие к местному населению.

— Это важно! Подыщите в полицейских частях командира отряда и направьте с ним за линию фронта опытного офицера из нашего штаба. — Манштейн постукивает по шахматной доске фигурой короля. — Ничего не жалеть! Ничего!.. 

— Господин фельдмаршал, я тотчас же отдам распоряжение соответствующим лицам и прослежу сам за всей подготовкой.

16

После снежного бурана, сотрясавшего стены деревянного дома, на несколько дней из-за туч проглянуло солнце и улеглись ветры. По жестяным подоконникам застучали веселые, звонкие молоточки капели, зажурчали и заискрились ручьи, но вскоре стали тусклыми, в сизых степных туманах спряталось солнце. В Андрушевке то моросил дождь, то летели хлопья мокрого снега.

Ватутин, как всегда, вставал рано и после прогулки, быстро позавтракав, садился за свой рабочий стол. Он жил оперативной обстановкой, передвижением войск, скрытным накапливанием их на избранных участках для удара. Мысленно разыгрывал сражения, отвергал первоначальные планы и заменял новыми.

Он перечитывал полученную директиву Ставки Верховного Главнокомандования и находился под впечатлением огромных по своему масштабу оперативных замыслов. От Полесья до устья Днепра три Украинских фронта одновременными, строго согласованными ударами рассекали группу армий «Юг» на части. В то время, как эти три Украинских фронта завершали освобождение Правобережной Украины — Четвертый громил группировку Клейста в Крыму.

Ватутин снова готовился к схватке с Манштейном. Значительное количество войск находилось на левом крыле фронта под Корсунь-Шевченковским, Уманью и Винницей. Теперь эти силы по ночам, соблюдая строгую маскировку, передвигались ближе к правому крылу. Некоторым соединениям по раскисшим от частых дождей дорогам, преодолевая небывалую в эту пору грязь, предстояло совершить трехсотпятидесятикилометровый марш, а войскам Черняховского пройти еще с боями тридцать километров и занять на главном направлении крайне необходимые рубежи для развертывания двух танковых армий.

В полосе 1-го Украинского фронта, от Луцка до местечка Ильинцы, оборонялись две танковые армии противника. Взор Ватутина сейчас был прикован к настенной карте. Из района Шепетовки он двигал войска на Чертков и Черновцы. С особой тщательностью изучал местность. Его занимала главная мысль в этой операции: как, при какой обстановке можно преградить пути отхода танковым дивизиям на запад и в «котле» севернее Днестра добить подвижные силы Манштейна?

На совещании командармы одобрили разработанный Ватутиным план. Ставка, рассмотрев и утвердив его, внесла поправки и дополнения. Теперь командующий фронтом мог уже приступить к подготовке внезапного удара с рубежа Тарговица — Шепетовка — Любар.

Он отступил от настенной карты и услышал в приемнике легкое потрескивание. Немецкое радио сообщало, что в районе Ровно и Луцка бои продолжаются. Германские войска по-прежнему успешно применяют оправдавшую себя тактику отрыва от противника. Чувствовалось, что диктор не свободно говорит по-русски. Слова звучали с акцентом.

Ватутин приблизился к приемнику, погрозил пальцем:

— Шалишь фон-барон, шалишь...

Взглянул на часы. Через пятнадцать минут он должен вручить воинам награды и выехать в армию Пухова, потом встретиться с Черняховским и осмотреть в лесу под Шепетовкой свой новый командный пункт.

Как быстро летит время! Командарм Рыбалко с шестью воинами уже всходит на крыльцо. Оно гулко отражает шаги. Звякает щеколда.

— Прибыли, Николай Федорович, — берет под козырек Рыбалко.

— Я рад видеть вас в добром здравии, Павел Семенович, вместе с такими богатырями. — Обводит взглядом воинов. Те быстро, четко выстраиваются, застывают. — Вольно, товарищи, вольно. Давайте без струнки. Прошу вас в мой кабинет.

В кабинете на столике майор из наградного отдела раскладывает оклеенные белой бумагой картонные коробочки с орденами и Золотыми Звездами.

— Все готово, товарищ командующий.

— Боевые друзья! — обращается к воинам Ватутин. — С большой радостью я хочу сказать о том, что Президиум Верховного Совета СССР за отвагу и мужество, проявленные в боях с фашистскими захватчиками, присвоил вам звание Героя Советского Союза.

— Всем? — вырывается у Козачука.

— Да, всем, герои! — подтверждает Ватутин. Задерживает взгляд на Козачуке. — А кто это перед форсированием Днепра сказал: «Меня Иваном зовут, а Иван все может»?

— А вы помните, товарищ командующий?

— Хорошие слова не забываются.

— Я после войны, товарищ командующий, мечтаю в селе Чепухине побывать, или как там его жители называют — Чепушки. Поблагодарю за все Веру Ефимовну. Она заботилась о нас, танкистах, как родная мать.