Чекистские будни, стр. 33

— Все идет как будто по плану, Федор Григорьевич, — ответил новый знакомый Казимира Костецкого. — Сегодня должно состояться второе свидание. Надеюсь, он придет.

…Казимир Костецкий и вправду принял близко к сердцу слова своего ночного собеседника, что его работа на лондонских хозяев ни ему лично, ни его родине ничего хорошего не сулит. И в назначенное время он явился к месту встречи. Содействие пана Казимира было полезным: через него проходила важная информация. Мы многое узнавали о готовящихся подрывных акциях и многое успевали своевременно предотвратить.

Помимо Костецкого, нам помогало немало других поляков, которые с заданиями империалистических разведок переправлялись на нашу территорию. Большинство из них понимали, что своими действиями против СССР они нанесут вред делу освобождения родной Польши, и становились нашими добрыми помощниками. Благодаря им мы получали ценные сведения о том, как, где и когда должны пересечь границу посланцы эмигрантского правительства, чтобы пополнить редеющие, не без нашей помощи, ряды английских шпионов, на какие оборонные объекты в Западной Украине нацеливают диверсантов наши будущие союзники — англичане, и другую информацию.

Мне вспоминается один английский разведчик, поляк по национальности, курьер связи из Лондона (фамилия его за давностью лет выветрилась из памяти), задержанный при переходе границы в районе Перемышля. Это был капитан запаса. Уволили его в свое время из армии, по его словам, за то, что он открыто высказывался против прогитлеровской политики правящих кругов панской Польши. Действительно, довольно значительная часть польского общества не разделяла ориентации своего реакционного правительства на гитлеровскую Германию.

— Скажите, пожалуйста, — спросил я отставного капитана, — что побудило вас взять на себя такую нелояльную к СССР миссию: стать связным между антисоветски настроенными поляками и польским эмигрантским правительством в Лондоне? Вам что, близки враждебные нашей стране планы англичан?

— Я поляк и военный, — ответил он, — мне приказали — я должен повиноваться.

Впоследствии этот человек вступил в формировавшуюся на территории СССР польскую армию. Но уже не в силу военной дисциплины, а следуя голосу своей совести, для освобождения своей родины от фашизма.

И все же к нам время от времени поступали тревожные вести: где-то взорвали паровоз, подбросив в топку бомбу, где-то вывели из строя движок, освещавший рабочий поселок, сожгли нефтяной склад… На пути из Львова в Тернополь кто-то обстрелял машину секретаря обкома партии. К счастью, никто не пострадал.

Было совершенно ясно: полковника Окулицкого надо поймать. И чем скорее, тем лучше.

Задача эта оказалась далеко не простая. Прошедший специальную подготовку, полковник Окулицкий умело заметал следы. Находясь на нелегальном положении, он скрывался в основном во Львове, лишь иногда выезжал за пределы города для инспектирования своих подручных. Постоянной квартиры у него не было. Он никогда не проводил в одном месте двух ночей кряду, избегал личных встреч, стремился действовать через связников. А если и встречался с кем-либо, то в самых неожиданных местах и при самых необычных обстоятельствах. Даже наиболее близкие к нему люди не всегда знали, где именно его можно найти в тот или иной день. Это был опытный и хитрый враг.

Как-то утром мы собрались в кабинете начальника Львовского управления, чтобы выработать общий план действий по захвату Окулицкого. Вариантов операции предлагалось несколько, но все они не казались нам достаточно надежными. Полковник был вооружен, поэтому попытка захватить его где-нибудь на улице могла вызвать ожесточенное сопротивление и привести к жертвам среди населения. К тому же Окулицкий нужен был нам живой: погибни он в перестрелке, и многие каналы, по которым он поддерживал связь с Лондоном, выявить уже не удастся. Следовательно, взять его надо было очень аккуратно, без лишнего шума.

Наша «оперативка» продолжалась несколько часов. Спорили до хрипоты и накурили столько, что просто дышать было нечем.

— Так что же все-таки будем делать, товарищи? — спросил начальник управления, видя, что обсуждение зашло в тупик.

Присутствующие переглянулись, но никто не проронил ни слова. И тут лицо Федора Шубина, всегда отличавшегося инициативой и находчивостью, озарилось хитроватой улыбкой.

— Я, кажется, что-то придумал, — сказал он.

— Что же, послушаем вас, Федор Григорьевич, — кивнул начальник управления.

Шубин положил на стол портфель и стал вытаскивать из него какие-то бумаги.

— Ну что? Не тяни душу, — заторопили его со всех сторон.

— Подождите. Не все сразу, — многозначительно ответил он.

НЕОБЫЧНАЯ ОПЕРАЦИЯ

У витрины магазина готового женского платья остановился сутулый старик в сюртуке и ермолке, с длинной белой бородой. Несмотря на чудесный солнечный и теплый не по-зимнему день, в руках у него был зонтик, а на ногах глубокие калоши. Такие старики не были в то время редкостью на улицах польских и западно-украинских городов и местечек. В своем почтенном возрасте они подчеркнуто придерживались стародавних традиций и в одежде и в образе жизни вообще. Мимо магазина не спеша проходили женщины с кошелками, с визгом проносились ребятишки, деловито вышагивали модно одетые молодые люди. И никому из них не было никакого дела до седобородого старца, который с любопытством разглядывал в витринах восковые муляжи, облаченные в живописные шелковые наряды и кокетливые шляпки.

Но вот из находившейся по соседству с магазином парикмахерской вышел моложавый мужчина с тонкими черными усиками. Он подошел к краю тротуара, явно намереваясь перейти на другую сторону улицы. Старик с необыкновенной прытью бросился ему наперерез и крепко ухватил за полу пиджака.

— Так вот вы какой! — воскликнул он по-польски. — И вам не стыдно, ясновельможный пан, обижать старого человека?

— Но позвольте, позвольте… — растерянно пробормотал тот. — Пан что-то напутал, я вас совсем не знаю. Что вам угодно?

— Зато я пана отлично знаю, — не унимался седобородый. Широко размахнувшись, он хотел даже ударить обидчика, но, видимо, сдержал свой гнев и, опустив руку, продолжал: — Разве достойно молодого пана отнимать у старика самое дорогое, что у него осталось в жизни, свет очей, радость и счастье его, может быть, последних дней?

Он говорил, захлебываясь от волнения, не выпуская ни на секунду полу модного светло-коричневого пиджака своей «жертвы». Вокруг стали собираться прохожие, привлеченные душераздирающими воплями не на шутку разошедшегося старца.

Как можно было понять из не слишком связных выкриков старика, он рассказывал о тяжелой жизни в захваченной гитлеровцами Польше, о том, с каким трудом ему удалось бежать из лагеря смерти. Добрые люди в селениях укрывали его в погребах и на сеновалах от фашистских палачей. Добравшись до Западной Украины, он разыскал здесь, во Львове, свою юную внучку, которая окружила измученного и больного деда заботой и лаской. Но тут появился этот нахальный кавалер и уговаривает ее уехать с ним в Америку, бросив старого человека на произвол судьбы.

Ошеломленный столь неожиданными обвинениями, мужчина с усиками не знал, что ответить. Затем он стал уверять седобородого незнакомца, что никакой юной внучки он никогда в жизни не видел и что его явно перепутали с кем-то другим. Старый пан может быть вполне уверенным в его порядочности.

— Так что, проше пана, извините меня, пожалуйста, отпустите мой пиджак, и расстанемся друзьями.

Но старик не отпускал и продолжал кричать, что именно он, этот красавец пан, собирается лишить его единственного утешения в жизни. «Красавец пан» попытался рывком высвободить свой пиджак из рук старика. Это ему не удалось. Зато характерный треск рвущейся материи возвестил о том, что модному пиджаку причинен определенный ущерб. Лицо пана исказила злобная гримаса, он грязно выругался и сунул руку в карман, но, заметив множество глаз, устремленных на него, так же быстро вынул ее.