Чекистские будни, стр. 19

Неторопливо массируя затекшие в наручниках руки, я думал о том, как вести себя дальше. Не исключено, что допрашивающие меня прибегнут к «мерам физического воздействия», чтобы добиться нужного им «признания». Много лет назад мне уже пришлось испытать на себе эти «меры» в белогвардейском концлагере. Впрочем, то, что пережил я, не идет ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю большевиков, с которыми мне, тогда еще безусому юнцу, довелось сидеть в тюрьме. Избивали их зверски, но они ни единым словом, ни единым звуком не изменили своему долгу. Нет, как бы со мной здесь ни обращались, я ни при каких обстоятельствах не уроню достоинство коммуниста и советского гражданина!

— Итак, — вернул меня к действительности голос капитана, — кто вы такой, откуда родом, чем занимаетесь? Почему оказали сопротивление представителям власти?

— Кто я такой? Пожалуйста. — И я указал на лежавший на столе мой советский паспорт. — Что касается сопротивления… Если на вас нападут хулиганы, вы будете обороняться или отдадите себя им на расправу?

— Но ведь это были не хулиганы, а стражи порядка, — заметил капитан.

— В темноте трудно разобраться. А по тому, как грубо они набросились на меня, я принял их за бандитов-белогвардейцев, которых, как вы знаете, в Варшаве немало. — Я сделал небольшую паузу. — Ну, а на другие вопросы я отвечу вам в присутствии представителя нашего посольства.

Мне было ясно, что никого из советского посольства они приглашать не будут. Что ж, как говорится, нет худа без добра: под этим предлогом я смогу и дальше отказываться от показаний, если они попытаются на чем-либо поймать меня.

На несколько минут в комнате воцарилась тишина. Ни капитан, ни прокурор не могли, вероятно, найти повод для продолжения допроса. Потом они стали шептаться, выразительно поглядывая на меня. Капитан намеренно громко произнес: «Как это человек не понимает своего положения…» На эти слова я никак не прореагировал и продолжал молчать. Наконец терпение капитана лопнуло. Он рывком открыл один из ящиков своего письменного стола и вытащил оттуда злополучный конверт.

— А это что? Отвечайте быстро. Ну?

— Понятия не имею, — спокойно сказал я.

— Вы должны знать, что находится в этом конверте, — раздраженно проговорил капитан.

— Откуда мне знать, что в нем- находится, если он лежал в столе у пана? Покажите его мне, тогда я смогу ответить на ваш вопрос.

Капитан протянул мне конверт. Этого я и добивался. Прокурор сделал предостерегающий жест, пытаясь остановить капитана, но опоздал.

Я вынул из конверта несколько листков бумаги, исписанных мелким почерком, и обомлел: здесь были перечислены фамилии агентов «двуйки» и названия пограничных пунктов, через которые они якобы переправлялись в нашу страну. Во всяком случае, так утверждалось в краткой преамбуле. Отдельный листок содержал описание какого-то военного завода, кажется, по производству снарядов. Я уже хорошо владел польским языком и без труда прочел все, что там было написано. Несомненно, эти «разведывательные» данные были сплошной липой. Тем не менее я постарался запомнить хотя бы главное — может пригодиться. Затем вложил все бумажки обратно в конверт, повертел его в руках, словно осматривая с разных сторон, и вернул капитану.

Надо было видеть, каким уничтожающим взглядом прокурор наградил капитана. «Ну и дурак! — говорил этот взгляд. — Кто же так делает?» После этого прокурор достал сигарету, закурил и отвернулся к окну, видимо потеряв интерес к явно проигрываемой партии.

Капитан сразу как-то потускнел и сник. Он и сам уже, конечно, понял, что допустил непростительную ошибку, передав мне в руки конверт. Своим необдуманным поступком он лишил следствие, пожалуй, наиболее существенной улики, которая могла подкрепить сфабрикованное обвинение. Ведь соответствующая экспертиза наверняка обнаружила бы на конверте отпечатки моих пальцев — я не один раз касался его руками, когда провокатор пытался всучить его мне. А теперь эти отпечатки пальцев потеряли всякую цену: капитан сам давал мне в руки конверт, чтобы я ознакомился с его содержимым. Причем даже в присутствии прокурора и других лиц. Так что на судебном процессе, если бы он состоялся, подобная улика уже не имела бы юридической силы.

Оставался открытым вопрос о провокаторе. Те, кто устраивали мне ловушку, могли вновь использовать его, чтобы он помог следствию «уличить» меня. Однако во время допроса о нем не было сказано ни слова. Почему?..

О том, куда делся этот человек, я так и не узнал и не знаю по сей день. Он исчез. Ведь говорят же: «Мавр сделал свое дело — мавр может уйти». Подчас это происходит не по доброй воле. Может быть, с ним рассчитались за провал операции, с которой руководители «двуйки» связывали столько надежд.

НАЕДИНЕ С СУДЬБОЙ

Допрос длился в общей сложности часа два. Поздно ночью меня отвезли в тюрьму. Везли на легковой машине, без наручников. Два конвоира с опаской поглядывали на меня, памятуя, должно быть, о моем строптивом характере и «не джентльменском» поведении при задержании на улице и в контрразведке.

Тюрьма находилась на окраине города и называлась так же, как и весь тамошний район, — Мокотов. Надзиратель церемонно открыл передо мной дверь камеры, будто приглашал меня в тронный зал. Но увы, это была обычная одиночка с совмещенным, выражаясь по современному, санузлом. Шагов пять в длину, три-в ширину, асфальтовый пол. На потолке миниатюрная электрическая лампочка, тускло светившая круглые сутки. Слева — железная кровать, напротив — стол и табурет. В наружной стене, высоко наверху, маленькое оконце с решеткой, прикрытое с улицы козырьком, чтобы, не приведи господь, солнышко не вздумало улыбнуться узнику. Все привинчено и пристроено наглухо. Дверь обита железом, в ней глазок для недремлющего ока надзирателя, снаружи массивный замок. Заключенный надежно огражден от внешнего мира.

Я не сразу решился лечь на уготовленную мне кровать. Очень уж неприглядный у нее был вид. Но усталость взяла свое: я в изнеможении опустился на вонючий матрас, положил под голову свернутые в комок остатки тряпья, бывшего некогда одеялом, накрылся пиджаком и мгновенно уснул.

Спал я, к собственному удивлению, как убитый. Звонка на побудку не слышал. Сквозь дрему вдруг почувствовал, как неведомая сила толкает меня в бок, тащит куда-то. Открываю глаза и вижу: лежу на полу, а кровать плашмя притиснута к стенке вместе с матрасом. Оказывается, в шесть утра кровать здесь автоматически поднимается, сбрасывает арестанта на пол и закрепляется на стене.

Волей-неволей пришлось встать. В миске на столе обнаружил немного мутной воды, побрызгал на лицо, вытерся подолом рубашки.

Где-то часов в семь в камере появился надзиратель. Он оглядел меня с головы до ног, почему-то пожал плечами и ушел. На столе остались кружка и кусок хлеба.

Есть не хотелось. В голове роились десятки вопросов, возвращавших меня к событиям последнего времени. Почему я не сумел разглядеть в своем знакомом провокатора? В чем здесь допущен просчет? Ведь должно же было что-то меня насторожить, хоть какая-нибудь мелочь…

Догадки, предположения, анализ всевозможных фактов — до тошноты, до головокружения. И уже начинало казаться, что и это я сделал не так, и это… Верно говорят: «Человек задним умом крепок».

«Стоп! — сказал я себе, когда понял, что такое самобичевание ни к чему хорошему не приведет. — Прошлого не вернешь. Надо думать о настоящем и будущем. А главное — не отчаиваться, не распускаться, напрячь все силы, чтобы отвести от себя обвинения, которые мне предъявлены. Ведь дело касается не только меня лично, но и моей страны».

Мои мысли приняли новое направление. Теперь я размышлял над тем, почему польские контрразведчики не пытались заставить меня дать нужные им показания, чтобы хотя бы таким способом получить «доказательства» моей вины. Может быть, причина тут в моем поведении? Походили вокруг да около и убедились, что у них ничего со мной не выйдет? Что-то не верится. Конечно, я держался независимо и твердо, своевременно улавливал подвох в самых невинных на первый взгляд вопросах и категорически отказывался на них отвечать. Но ведь и они люди опытные… И не зря, наверное, помалкивают о провокаторе: скорее всего, его тщательно обрабатывают, «натаскивают», чтобы в подходящий момент предъявить в качестве главного «свидетеля». А вообще-то «свидетелей» они могут найти и новых…