Следствие сквозь века, стр. 29
В углу стоял маленький примитивный божок из глины, а по бокам его — два глиняных горшка.
Горшки были целыми, неразбитыми, новыми!
Не могло быть никаких сомнений: их поставили сюда недавно, уж, конечно, не сотни лет назад.
Кто?
Андрей позвал из соседней комнаты Альвареса. Тот вошел и тоже сразу начал принюхиваться.
— Лакандоны! — воскликнул он, увидев горшки и идола. — До сих пор приносят жертвы на древние пепелища и даже жгут ту же самую копаловую смолу, что и жрецы майя.
Лакандоны — загадочное индейское племя, их осталось, говорят, на земле не больше трех сотен… Древнейшие обитатели этих лесов! Их история и происхождение столь же таинственны, как и судьба древних майя.
Ученые до сих пор спорят, потомки ли это обитателей покинутых городов — тех беднейших земледельцев, которые, возможно, пережили загадочную катастрофу, но никуда не ушли, а остались жить в лесах. Или, может быть, это древнейшее самобытное племя, обитавшее здесь с незапамятных времен по соседству с народом майя? Говорят они на языке майя, хотя и не умеют читать древние письмена, причем на юкатанском наречии. Может, это подтверждает, что когда-то лакандоны отступили в леса с севера под натиском испанских завоевателей?
А когда конкистадоры добрались и сюда и отступать уже было некуда, свободолюбивые лакандоны дали им дружный отпор и превратили свои непроходимые леса в «край войны» — так его и называли испанские хронисты. В сущности, они не покорились и поныне, продолжают вести в глуши лесов тот же образ жизни, что и много веков назад.
Выйдя из храма, Андрей несколько раз оглянулся вокруг, словно надеясь увидеть таинственных обитателей леса. Но лес был все так же пустынен, а древний город мертв и заброшен…
Призрачно белели среди листвы стены давно покинутых храмов. У подножия большой пирамиды они образовали целый ансамбль с небольшим двориком.
В некоторых храмах стены внутри были голыми, строгими. В других — попадалась цветная роспись, потускневшая от времени: по всем четырем стенам, словно преследуя друг друга, замерли в живых, напряженных позах фигуры людей в богатых одеждах, с какими-то музыкальными инструментами, с веерами, с оружием. Танцуют они или идут на битву?
Было похоже, что здания в этом древнем городе располагались самым свободным и причудливым образом. Никакой строгой системы, никаких улиц.
Фасады зданий и лестницы разрушены корнями деревьев, проросших в расщелинах между узорчатыми камнями.
В центре небольшого круглого здания наткнулись на остатки какого-то непонятного сооружения из темных, словно закопченных камней. Вокруг них полукругом три невысокие каменные скамьи. Больше в этом странном здании ничего не было.
— Что это такое? — спросил Альвареса Андрей.
Тот хитро прищурился и ответил:
— Уж кому-кому, а вам бы следовало догадаться самому. Посмотрите внимательнее. Это вам ничего не напоминает?
Андрей еще раз огляделся вокруг, задумчиво потрогал замшелый камень скамьи и, посмотрев на профессора, покачал головой.
— Да это же темаскаль! Как она называется у вас… Где моются с веником! — закричал Альварес и добавил по-русски: — Ба-ня, верно? Это мне трудно было догадаться о назначении дома, а вы-то! Тут был каменный очаг. На раскаленные камни плескали воду, а халач-виник сидел на скамье и наслаждался, У вас моются так же, верно?
— Верно, — засмеялся Андрей. — Но поэтому-то мне и нелегко было догадаться. Ведь совсем невероятно встретить нашу российскую баню в здешних краях.
В густой траве лежали каменные алтари с рельефными изображениями пышно одетых людей с жесткими горбоносыми лицами и огромные каменные головы ягуаров.
Альварес и Андрей нашли в зарослях шесть календарных стел. Некоторые лежали на земле, другие стояли почти прямо, будто вросли в землю. Самая ранняя из них была воздвигнута в пятом веке нашей эры, самая поздняя — скорее всего в конце девятого…
Опять тот же загадочный рубеж девятого века!
Одна из стел оказалась разбитой на четыре куска неправильной формы, и Альварес многозначительно показал на них Андрею.
Кто и когда разбил эту стелу? Или ее просто разрушило время? Но почему оно тогда пощадило другие, даже более древние памятники?
Вопросы так и витали в затерянном городе. И никто не мог на них ответить.
Альварес, забыв обо всем на свете, бродил среди развалин, зарисовывал, фотографировал, время от времени издавая громкие ликующие вскрики.
Многие барельефы находились в самых неудобных местах, словно древние художники вовсе не заботились о том, сможет ли их рассмотреть набожная толпа: достаточно, чтобы видели сами боги, как их чтят. Эти украшения профессору приходилось фотографировать или зарисовывать лежа и рискуя свернуть себе шею. К тому же ему мешала повязка, он то и дело чертыхался и грозился сорвать ее: много ли рассмотришь одним глазом?
Андрей утешал его тем, что ведь они скоро вернутся сюда с инструментами, рабочие расчистят заросли, и тогда все можно будет изучить и рассмотреть как следует.
Они изголодались, исхудали, устали лазать по развалинам. Все эти дни почти ничего не ели. Джонни удалось подстрелить еще лишь одну игуану да зазевавшуюся обезьяну-ревуна, которую он поджарил на самодельном вертеле. Но от этого блюда и Андрей и Альварес отказались…
Надо было уходить отсюда.
Глядя на пирамиды, Андрей глубокомысленно процитировал:
— «В сухой пустыне, на движущемся песке для жаждущего все равно: будет ли во рту его жемчуг или раковина… "
— Как вы сказали? — оживился Альварес.
Андрей повторил и добавил:
— Это Саади. Был такой превосходный поэт у нас в Средней Азии в давние времена.
— О, Саади, конечно… Мудрый человек, и он прав. Нам надо поскорее уносить отсюда ноги, как это ни обидно. А то мы рискуем умереть с голоду, любуясь на эти древние памятники, которые, к сожалению, несъедобны. А тогда они, пожалуй, еще надолго останутся неизвестными человечеству…
Утром они покинули затерянный город. И Альварес и Андрей шли медленно и все оглядывались назад, словно опасаясь, что развалины среди зарослей вдруг исчезнут, сгинут, будто колдовское наваждение, затеряются навсегда, и они уже никогда больше не найдут к ним дороги…
Только Джонни шагал, не оглядываясь и высматривая среди листвы какую-нибудь дичь, и его широкое, скуластое лицо древнего жреца не выражало решительно никаких эмоций.
ЛЕСНОЙ ПЛЕН
О последующих днях блужданий в лесу у Андрея остались какие-то смутные, обрывочные воспоминания. И неужели это продолжалось только шестнадцать дней, а не целую вечность?
Опять они шли и, меняясь с Альваресом, все рубили, рубили, превратившись в какие-то автоматы. Откуда у них брались силы — непонятно.
Питались они впроголодь и чем попало. Приходилось беречь быстро таявшие патроны, Джонни теперь охотился на игуан по первобытному индейскому способу, подкрадываясь к ним с заостренной палкой вместо копья. Бить надо было метко, потому что раненые игуаны отчаянно сопротивлялись и могли сильно исцарапать своими острыми когтями. А каждая ранка в этом насыщенном влагой и всяческой живностью воздухе грозила заражением. Но и одной рукой Джонни поражал цель без промаха.
Никто уже не отказывался и от жареной обезьяны только подстрелить их, прячущихся в густой листве высоко над головой, было нелегко.
Сильно хотелось пить. Вечерние привалы обычно устраивали возле какой-нибудь лужицы, и Андрей скрепя сердце разрешал набрать из нее мутной воды, кишмя кишевшей всякой микроскопической живностью, и хорошенько ее вскипятить.
Безопаснее было выжимать воду из растений. Особенно сочными оказались толстенные стебли некоторых лиан, похожие на живые канаты. Из двухметрового куска такой лианы удавалось выжать до полстакана чуть кисловатой жидкости.