Империализм от Ленина до Путина, стр. 26

Последствия

Не отличавшийся ни проницательностью, ни волевыми качествами и полуневменяемый к концу жизни, Брежнев как нельзя лучше подходил в качестве ширмы для закрепления у власти хозяйственной номенклатуры. Именно эти слои превратились в правящий класс в ходе открытой контрреволюции 1989–1991 годов. Даже в 1994 году 80 % российского бизнеса вело свое происхождения прямо от административно-государственных средств и связей, это был, как тогда называлось, «красный бизнес» [72]. В середине 1990-х, по некоторым подсчетам, 87 % бывших партийных работников функционировали в коммерческих структурах или органах новой буржуазной власти.

Таким образом, брежневская эпоха была прямой подготовкой капиталистической реставрации. Но подготовкой не в том смысле, что некий тайный комитет заговорщиков действовал по плану, а так, что стихийные силы рынка толкали разлагающуюся номенклатуру, лишенную коммунистического сознания, и при практически полном отсутствии давления масс снизу.

Маоистский Китай

Если СССР, сначала неосознанно, а затем и вполне сознательно превращался из «могильщика» капитализма в его подпорку, то китайская революция не оставляла попыток перехватить эстафету и стать центром мировой революции.

Чуть больше 40 лет назад, 16 мая 1966 года, Центральный комитет Коммунистической партии Китая объявил о начале Великой Пролетарской Культурной Революции. Эта революция, еще более чем Октябрьская революция 1917 года в России, рассматривается как отклонение от «нормального» пути развития, как «вывих» истории, который ни в коем случае не должен повториться, место которому лишь в учебниках в назидание будущим поколениям.

Нам не хватает знаний об этой революции. И, как это часто бывает на рынке идей, при отсутствии достойного продукта дыры затыкаются дешевым суррогатом. Так, на тему китайской революции в 1990–2000-е годы, кроме попсовых западных книжек для обывателя, были изданы в основном «труды» бывших работников пропагандистского аппарата КПСС. Не долго мучаясь, они просто косметически переделали свои антимаоистские агитки, написанные по заказу брежневской партноменклатуры. От этого, конечно, ни ценнее в научном плане, ни познавательнее они не стали. Все те же пропагандистские штампы и затертые обвинения продаются новому покупателю – от замены брежневского варианта «марксизма-ленинизма» на «либеральные ценности» и «права человека» в данном случае мало что поменялось. В них все та же злоба и проклятия в отношении поднявшейся «черни» и ее вождей-«диктаторов».

Реальная же история Культурной революции является одним из лучших учебников по марксизму уже потому, что совершенно не соответствует схемам позитивистского «марксизма-ленинизма» хрущевско-брежневского или догматично-троцкистского разлива. Современные руководители Коммунистической партии Китая, построившие в своей стране самую жесткую неолиберальную модель капитализма под вывеской «рыночного социализма», также проклинают Культурную революцию. Даже положительная роль «китайского Ленина» – Мао Цзэдуна – признается ими лишь до 1966 года.

Но существует и другое отношение к Культурной революции, отличное от того, которое исповедуют евроатлантические синологи и чинуши из ЦК КПК: «Большинство моих коллег в элитных университетах и институтах Китая представляет Культурную революцию как солнечное затмение, как время ужасающей тьмы. Но в разговорах с рабочими среднего возраста, живущими в трущобах, с крестьянами из захолустных сел и даже с таксистами в Пекине можно услышать куда более светлые оценки. «Был бы жив Мао, он казнил бы всех коррумпированных чиновников… Был бы жив Мао, американцы не решились бы бомбить наше посольство в Белграде». Эти люди с ностальгией вспоминают «культурную революцию» как время величия, когда Китай был лидером третьего мира, а с рабочими и крестьянами обращались с уважением. Это некая альтернатива псевдомарксистскому неолиберализму, который де-факто превратился в господствующую идеологию в сегодняшней КНР. «Социалистическая рыночная экономика» уже породила недовольство увольнениями, коррупцией, неравенством и социальным расслоением. …разочарованные крестьяне и рабочие однажды могут попытаться поднять над страной новую красную звезду». (Ричард Мадсен, Калифорнийский университет, Сан-Диего, США).

Интерес к Китаю сегодня растет, Поднебесная стала всемирной фабрикой, где изготавливается около одной пятой всей промышленной продукции планеты. Клеймо «Made in China» перестало означать низкое качество, его не стесняются ставить на свои товары ведущие мировые фирмы – не только производители одежды и обуви, но и микроэлектроники или оружия. Мы окружены товарами, произведенными в Китае. Китайский рабочий сшил нашу одежду, собрал наш компьютер, изготовил обувь и бытовую технику, которой мы пользуемся. Всего несколько десятилетий назад ничего подобного не было. Китай был «восточным больным», задворками мира и рассматривался лишь как объект экспансии иностранцев. За вторую половину ХХ века Китай сделал скачок по иерархической лестнице «мировой системы» с одного из последних на одно из первых мест.

Бурное развитие Китая, который в начале ХХ века был одним из «отстающих» мировой экономической, политической и культурной гонки требует объяснения. Но анализ только текущего момента, сводящийся к описанию современной социально-политической модели страны, где господствует государственно-капиталистический уклад, а правящая бюрократия активно торгует дешевой рабочей силой, привлекая все большие массы транснационального капитала, ничего не объясняет. Об этом говорит и факт, что ни одна страна не смогла повторить «китайский опыт», потому что пыталась копировать сегодняшнее состояние страны и совершенно не учитывала, что же этому состоянию предшествовало. С равным успехом можно пытаться следовать, например, наполеоновской политике, не понимая, что Наполеон Бонапарт – наследник Великой французской революции и его политика возможна лишь как продолжение революции, а вовсе не сама по себе.

Современный Китай – тоже наследник Великой революции. По своему значению она является второй после Октябрьской революции 1917 года в новейшее время, и именно она на этапе Великой Пролетарской Культурной Революции сломала все общественные отношения старого Китая, как бы расчистив место для современного развития. Маркс называл революции «локомотивами истории». И для Китая это вдвойне верно. Чтобы убедиться в том, что это действительно так, достаточно взглянуть на соседнюю Индию, которая свою культурную революцию так и не доделала.

Интерес к китайской революции, Мао Цзэдуну и его идеям повышается не только как к исторической диковинке. К маоистскому периоду, и особенно к Культурной революции, вообще сложно относиться отвлеченно как к «истории». Настолько ее политические идеи затрагивают интересы ныне здравствующих общественных классов. Это арена политической борьбы, в которой каждый вынужден выбрать сторону, здесь не спрячешься за ширму «объективности».

Вот, например, мнение одного из серьезных исследователей Китая Чэнь Сяонуна, главного редактора журнала «Дандай чжунго яньцзю» («Исследования современного Китая»), США: «Ее [Культурной революции] наследием стало вовлечение широких масс в социальное движение… Сама по себе «культурная революция» неповторима, но такой путь мобилизации народа на борьбу против правящей элиты может воспроизвестись в будущем. Когда коррупция истощит финансовые ресурсы, легитимность коммунистического режима, элита может столкнуться с тем, что ее главным врагом среди поднимающегося народа будут Мао Цзэдун и его флаг «Да здравствует восстание»».

И это справедливо, конечно, не только по отношению к Китаю. Подчеркнутый эгалитаризм и антибюрократизм Мао Цзэдуна и его соратников до сих пор пугают одних и воодушевляет других.

«Маленького человека» устоявшегося иерархически организованного капиталистического общества не могут не поражать грандиозные события Культурной революции.