Внучка берендеева в чародейской академии, стр. 53
— Целителя привели даже… перевязали. Напоили… а потом… лихорадка началась. Все же потоптали меня хорошенько. Мне бы к предвечному огню вернуться, но нет, выжил… и узнал, что мы замирились… и я стал залогом мира. Не только я, но тогда я думал исключительно о себе…
Он поднялся легко, вот сидел.
Вот уже стоит, отряхивается.
— Отец тогда еще приехал повидаться. Своих целителей привез… рабов, чтобы при свите… сундуки… золото… коня мне подарил… я на того коня через год сесть сумел только. Да… не важно. Пришел ко мне в шатер… тогда уж из загона, в котором нас держали, в шатер перенесли… он вошел и сказал, что…
Кирей тряхнул головой, и черная коса его рассыпалась-разметалась.
— Мой сыновний долг подчиниться. И не только сыновний… многие из наших полегли там. И если людям захочется вычистить степи, то мы не сумеем удержаться. Мир нужен всем. А я — условие мира. Точнее, не только я, но тогда я думал исключительно о себе… обидно было. Я ведь и вправду надеялся, что отец просто заплатит выкуп, и я вернусь домой. Героем вернусь. Раны заживут, и все пойдет как прежде, а тут вот… я останусь среди людей, и как надолго — не понятно… и что я буду делать, тоже непонятно… а отец только и уговаривает, чтобы я терпения набрался, чтобы не позорил его и весь наш род… мы всегда блюли данное слово… и выходит, что слово дал он, а держать его мне… и это тоже…
Снег пошел.
На полигоне давно уже все стихло, и черная земля затянулась седоватыми шрамами луж. Вода ведь не ушла, она, искореженная магией, тоже была мертва.
И воздух.
Дышалось тяжко, только я не замечала того, пока снег не пошел.
— Вот и повезли меня в почетное гостевание… на подводе… не помню дороги, поили меня какой-то дрянью, все будто в тумане… потом снова лихорадка… мне бы помереть… теперь я понимаю, что отец очень на это надеялся, а я взял и выжил.
Кирей раскрыл ладонь, и снежинки садились на нее.
Не таяли.
— Первое-то время и вставать сам не мог… поднимали, водили… кормили с ложечки… нянчились, что с дитем. Злило то… и наши… другие наши… азары слабости не прощают…
Белые снежинки на смуглой коже.
И я гляжу на них и думаю… гадаю… со свитой он, конечно, был, а все одно нашие кругом. И не уберегла бы свита… небось, случись мне в то время рядышком оказаться… скажем, серед прислуги, то неужто упустила бы случай этакий?
— Трогать меня не трогали… смеялись только… говорили, что зря я просто не помру… а я ж не мог, просто… а потом мою охрану отослали. И царица явилась, сказала, что одному царевичу самое место рядом с другим… так я узнал, что мой отец стал каганом. А я, стало быть, особо ценным… гостем.
Кривая усмешка.
И не верится мне, что вот этот Кирей, который тут стоит, со мною рядышком, и вправду был тем, другим, о котором сказывает.
Поломанный? Больной? Не про него это… и мальчишкой его не вижу. Наши-то хлопцы о двенадцатом годе коровам хвосты крутят… нет, отцам помогают, конечно, но до взрослое работы никто их не пустит, а этот…
— Меня перевезли. И охрану сменили, И всю свиту… тут-то я и выздоравливать начал, — Кирей шрам потрогал. — Царица ваша — мудрая женщина. Я ей жизнью обязан.
Глянул на меня, этак, сверху вниз, но серьезно, без насмешки.
— Она своих целителей ко мне привезла. Тут-то и выяснилось, что травили меня… потихоньку… понемногу… оно ж, если бы умер, то никто бы отцу моему не посмел претензию предъявить. Поломанный, после лихорадки… чему удивляться? Разве что тому, что выжил.
— Кто…
— Отец, — спокойно ответил Кирей.
Я и не нашлася, чего сказать. Это ж как можно родного сына…
— Сейчас у него семеро сыновей. — Кирей отвернулся и снежинки с ладоней смахнул. — От трех жен. И каждый желает наследовать. Но есть я… меня он сам прилюдно назвал наследником, правда, когда еще был всего-навсего аваром, однако от слова своего отступиться не может. Если бы я умер, всем стало бы проще. Но я жив. Благодаря царице… не скажу, что с царевичами мы подружились сразу… и что вообще это можно назвать дружбой. Первый год мы с трудом выносили друг друга. Я, как поправился немного, сбежать пытался… ловили… наказывали… я снова сбегал… дрался… бил и бывал бит. Потом как-то пообвыклись… а от отца пришло письмо, что у меня появился брат.
Кирей потер ладонь.
— Бумага оказалась ядом пропитана… и человек, который посажен был письма читать, умер. Это меня и спасло… мне показали и это письмо, и человека, и тогда, наверное, я и начал думать.
Сказал и замолчал.
А я… я тут про письмецо недописанное вспомнила… и про то, как бабкиных посланиев жду с нетерпением великим, и про то, как каждое читаю да перечитываю… и небось, я-то на своей земле, не в полоне, а все одно тоскую…
И ежели б вздумалось кому душегубствие учинить, то чего проще…
— Меня пытались убить не раз и не два. И снова попытаются. Я жив лишь потому, что удобен царице… без ее помощи мне не стать каганом.
— А ты хочешь?
— Нет, — просто ответил Кирей, — но жить я хочу, а в покое меня не оставят. Братья мои пока еще молоды, и если будут править, то точно не они, а те, кто за кошмой станет. Или вот Совет… им всегда хотелось настоящей власти. Правда, есть и те, кто не слишком рад этой власти… или опять же, захочет возвыситься, поддержав правильного кагана… людям выгодна наша война. И да, будь у меня выбор, я бы исчез. Но я дал царице слово, что буду беречь ее сыновей. А мое слово — это единственное, что у меня осталось. И еще голова.
Голова упомянутая сидела на плечах крепко.
Вона, роги поблескивали, будто маслом намазанные… а может, и вправду намазанные? Девки-то волосы всяким полощут, так, может, и для рогов надобно? Если за волосом не ходить, то он сечься начнет.
А рог?
Расслоится, как с брыжухинскою коровой сие было?
— А чтобы голову эту сохранить, мне твоя помощь надобна. — Кирей рог пальчиком почесал, а меня прям свербело невмочно спросить, мажет он их чем, аль примочки ставит, аль еще какая хитрость имеется. У нашей-то Пеструхи с рогами все ладно, да мало ли, как оно еще повернется.
Но спросила я иное.
— И чем я тебе, Кирей-ильбек, помочь могу?
— Выходи за меня замуж!
ГЛАВА 35
О делах минулых и нынешних
— Чего?!
От же ж… холера ясная! Нет, кажная девка, небось, мечтает, чтоб к ей царевич посватался, и Кирей, ежель разобраться, самый оный царевич и есть. С конем, правда, не белое масти, но и вороной хорош.
И собою весь распрекрасен… не конь, то есть не только конь.
Да вот…
— Зославушка…
И руки свое ко мне тянет, обниматься, стало быть.
— Не шали. — По руке я шлепнула и обомлела во внутрях. Оно-то не кажный день царевичи к простым девкам сватаются, и уж тем более не кажный день их сии девки по рукам бьють. А и за дело! У меня, может, душа тонкая, трепетная — такую по книгам Ареевым девке иметь пристало — и я с того предложения ошашела вся!
Кирей не обиделся, рассмеялся громко. И смеялся аж до слез, а слезы те рукавом вытер.
Довела мужика.
Ему и так от жизни досталось, а я тут еще носом кручу… замуж ведь хотела?
Хотела.
И хочу.
Но не за азарина же ж! Это ж…
— Послушай, Кирей-ильбек. — Я собрала в себе всю политесность, какая только в грудях вместилася, а небось пихал Арей оную политесность знатно, книгами своими придавливая да лекциями про тое, как надобно себя девке держать. Оно-то, конечно, в моей голове да и иных местах сия наука ненадолго задерживалась, да кой-чего осталося. Прежде-то я просто сказала б, чего думаю. А теперь от думаю, чего б сказать, чтоб Кирея не забидеть. — Ты, конечно, жених видный…
— Но тебе не по вкусу?
Спрашивает и глядит этак хитровато. Вот… задумал он чегой-то, морда азарская, а чего — не соображу…
— Не выйдет у нас с тобой семьи.
— Отчего ж? Не хорош?
И повернулся медленно, одним бочком стал, другим, аккурат что холоп, которого на продажу вывели… правда, стати у него не холопские. И держится иначе.