Внучка берендеева в чародейской академии, стр. 22
— Я не о той силе, которая телесная, речь веду, но об истинной, которая сила духа. А еще о том, что, несмотря на кровь берендееву, Зослава человек и человеком останется. Вот если встретит она другого кого, в ком такая же кровь, тогда, глядишь, и появится на свет берендей-перевертыш. Однако же на то шанс невелик.
— А если с человеком? — Илья склонил голову набок, сделавшись похожим на нашего петуха. Тот, гонорливый, будто бы и впрямь дворянское крови, любил от так на лавку забраться, усесться да глядеть на людей честных. Выбирал кого послабше и кидался под ноги с кукареканьем. И еще клювой своею, желтою, норовил ударить. Скверного норову тварюка, а бабка в нем души не чаяла.
Голосистый, мол.
— Если такой любопытный, то попробуй…
Илья разом покраснел.
— От человека человек и народится. Но будет он сильней обычных людей. И милостью Божини овеян. Кровь берендеева густая, долго держится, колена до двадцатого, а может, и того болей, не ослабевает. Оттого в прежние времена за честь было взять жену берендеевого роду в дом… правда, чтобы с такою женою управиться, сила надобна… души, — сказал Архип Полуэктович и усмехнулся. А после добавил: — Это я вам гишторию рассказал, а к завтрему вы мне подготовьте. Ты, Кирей, про то, откудова азары пошли и что в вас такого, что от обыкновенных людей отличает. Ты, Илья, про перевертышей… Евстигней…
Кажному досталось.
И мне в том числе.
— А тебе, Зослава, про малую домовую нежить, откуда берется, чем опасная и как вывести.
— А… где?
— В библиотеке, — не позволил договорить Архип Полуэктович. — Небось, там вас уже заждались.
Скривился Еська, проворчал:
— Опять библиотека…
— А ты что, студиозус, думал без библиотеки обойтись?
Ему бы смутиться, взгляд отвесть, но Еська, похоже, не из таких, недаром его Холерою прозвали. И туточки не растерялся, грудь выпятил и сказал так:
— Так мы ж боевой факультет, а не книжный!
И Лойко Жучень кивнул, хлопнул себя по бедрам, стало быть, тако же думал. Оно и ясно, куда витязю да славному в книгочеи?
— Боевой, значится, — хмыкнул Архип Полуэктович, на ноги подымаясь. И так у него ладно вышло, плавненько, что я только диву далась. Вот сидел, а вот уже и стоймя стоит, покачивается. — Ничего… навоюетесь еще. Успеется… от завтра и начнем.
Сказал и этак, с усмешечкой, на меня поглядел.
А что я? Я в воительницы не хочу… мне бы замуж.
ГЛАВА 17,
где повествуется о тяжких студенческих буднях
— Зося, живей, живей! — Архип Полуэктович вновь возник из ниоткуда, чтоб на самое на ухо рявкнуть. — Что ты волочешься, как брюхатая корова… догоняй женихов…
И хохотнул этак весело…
А что, ему-то хорошо… стоит на дороженьке, камнем мощенной. Над собою парасолю раскрыл, норманскую придумку из палочек тонюсеньких, поверх которых шкура натянута. Дождь по этой шкуре тарабанит, скатывается, а сам наставник сухеньким остается.
Не то что я… нет, дождь — это полбеды, дождя я не боялася, небось, не сахарная, но вот…
— Живей, Зося! — И по заднице перетянул розгою, не больно, но обидно. — Задницу не оттопыривай!
Да как ее не оттопыришь, когда она сама?
…Шел к концу первый месяц моего учения.
Пролетел так, что и глазом моргнуть не успела… что оставил?
Тихую ненависть ко всему вокруг, от Архипа Полуэктовича с его прибауточками, розгою да умением появляться, когда кажется, что никого-то вокруг и нету, что самое оно, времечко, прилечь, присесть, дух перевесть, пока оный дух в теле еще держится.
Ненавидела я и женихов.
Оные не посмеивались, поелику и самим доставалось, но… ежели б не они, ноги моей в этой Акадэмии не было б… бабку ненавидела с задумкою ее… себя, девку сущеглупую, которая на уговоры поддалася… ректора нашего с речами льстивыми… эх, ежели б не он, была б я серед целительниц, ходила б по саду заветному утицей, травки перебирала б да с наставницею своею вела б беседы премудрые.
А тут…
Грязюка под ногами, грязюка под животом — пятый день кряду дождь идет, и дорогу нашую, по которой мы кажное утро бегаем, развезло так, что кобыла потонет, не то что человек.
Бревна вымокли, осклизлыми сделались, попробуй-ка зацепись… сення и Еська скатился в лужу, а он, даром что мелкий, зато верткий и цепкий, что пацук. Про иных и речи нет. Изгваздалися все, Кирей и тот растерял свою обычную веселость.
Сидит под навесом, нахохлившись, рожек коготком скребет.
А хвостов у них нету… про то он еще во второй день сказал. Нет, я не спрашивала, но задание у него такое было, про азар поведать.
Поведал.
Хорошо поведал… Архип Полуэктович его похвалил даже… тогда-то нам мнилось, что весь день, да что день — все дни учебы и пройдут в нашем энтом классе. А хотелось иного.
Дохотелись.
Эх…
Я пошла по узенькому бревнышку, перекинутому через ручей… вода в нем студеная, а бревнышко ныне скользкое невмочно, но ничего, справлюся. Евстигней ноне с него сверзся и ругался при том так, что ажно Лойко заслушался, а его поди удиви руганью… я-то не все поняла…
— Живей, Зося, живей…
Архип Полуэктович сзаду идет, розгою помахивает, поторапливает, значит. А у меня желание зреет взять оное бревнышко да опустить на лысую макушку наставника. Вона как она поблескивает, будто бы маслом намасленная.
Но ручей я перешла. И овражец, грязью до краев заполненный, по камням перескочила. Стенка осталась, на которую подняться надобно, да тропа с кольями, ныне грязью прикрытыми.
…изучила я сию дорожку.
И не только я.
В первый-то раз еще на середине остановилась, решивши про себя, что пущай гонют, да только шагу больше не сделаю. Архип Полуэктович, глянувши на меня, грязью извазюканную, страшную, небось, только хохотнул:
— Что, Зося, тяжко тебе?
И мне бы согласиться, ан нет, натура моя, упертая, не позволила.
— Может, к прочим девкам пойдешь? — вкрадчивым голосом поинтересовался наставник. Я же головой мотнула, подол подняла и дальше побежала, кляня себя, что не послушалась Ареева совета… говорил же, что несподручно мне будет да в платье бегать, шальвары надобны… к домовому ежель обратиться, то принесет.
Положена студиозусам форма.
Вона, остальным выдали… а я… не добегла я до конца дорожки — доползла… гордость едино не позволила на нее рухнуть. И прямо глядеть заставила, и, видать, было в моем взгляде что-то этакое, отчего Лойко Жучень смехом своим подавился.
— Веселишься, боярин? — ласково спросил Архип Полуэктович, из-за спины моей выступая. — Сам-то, небось, с юных-то лет при мече?
— Ага, — не стал отрицать Лойко.
— И боец, думаешь, знатный…
— Есть такое. — Он подбоченился.
— Вот… и потому полосу эту ты не пробежать — пролететь должен, что пташка на крылах… а после не дыхать заморено, но еще песню мне спеть.
— К-какую?
— О любви. А вы, судари, подпевайте…
Подпевать никто не спешил. Еська вздохнул только, тоненько, жалостливо и, присевши на пяточки, сказал:
— Заморите вы нас, Архип Полуэктович…
— Тю, — подивился наставник. — А что, тебя так заморить легко? Вона, погляди на Зосю…
Мне вот вовсе не хотелось, чтоб на меня глядели, пущай даже в целях воспитательных. Не чувствовала я в себе готовности примером стать.
— Она, небось, в жизни этак не бегала… а ничего, отдышалась… ну, почти отдышалась.
Его правда, в жизни не бегала… нет, бегать-то случалось, как тем разом, когда в соседней Переселке шорникова невестка до сроку разродиться пыталася, а нас с бабкою только на другой день и кликнули, все думали, сама управится девка — в теле была, сильная. Ребеночек же поперек встал, тогда мало-мало обоих не схоронили. Ох, бабка и злая была… едва не прокляла и шорника, и шорничиху с ея советами… тоже, придумала дите медом выманивать, чтоб на сладенькое полз.
Дура.
Так не о том я, а про другое. Тогда-то бабка меня бегмя пустила, сама-то она в годах, не могла ужо споро, а мне что, подол поднять, косу прибрать и через поле напрямки, всего-то версты две и было. Я-то тогда споро долетела, запыхалась только маленечко. Но на тех верстах ни стенок не было, ни ручеев, ни бревен осклизлых, по которым бежать с мешком на плечах надобно.