Книжный вор, стр. 84

ГОРЬКИЙ ПРИВКУС ВОПРОСОВ

Через неделю после дня рождения Лизель в середине февраля они с Розой наконец получили подробное письмо от Ганса Хубермана. От почтового ящика Лизель мчалась домой бегом и сразу бросилась с письмом к Маме. Роза велела ей прочесть письмо вслух, и обе не смогли скрыть радость, когда Лизель читала про сломанную ногу. Следующая фраза ошарашила ее настолько, что девочка прочитала ее только про себя.

– Что там? – нажала на нее Роза. – Свинюха?

Лизель подняла глаза от письма и едва не закричала.

Сержант Шиппер был верен своему слову.

– Он едет домой, Мама. Папа едет домой!

Они обнялись посреди кухни, и письмо расплющилось между их телами. Сломанная нога – определенно повод для праздника.

Когда Лизель принесла новость в соседний дом, Барбара Штайнер пришла в восторг. Она потискала девочку за плечи и крикнула детей. Собравшееся на кухне семейство Штайнеров, казалось, воспряло духом от известия, что Ганс Хуберман возвращается домой. Руди улыбался и смеялся, и Лизель видела, что он честно старается радоваться. И все же чувствовала горький привкус вопросов у него на языке.

Почему он?

Почему Ганс Хуберман, а не Алекс Штайнер?

Вот именно. НАБОР ИНСТРУМЕНТОВ,

ОКРОВАВЛЕННЫЙ

И МЕДВЕДЬ

С самого призыва отца в армию в прошлом октябре гнев Руди Штайнера копился очень славно. И новости о возвращении Ганса Хубермана хватило, чтобы Руди сделал еще несколько шагов в том же направлении. Лизель он ничего не сказал. Не жаловался на несправедливость. Он решил действовать.

В самое воровское время предзакатных сумерек он шел по Химмель-штрассе с металлическим чемоданчиком в руке.

*** НАБОР ИНСТРУМЕНТОВ РУДИ ШТАЙНЕРА ***

Чемоданчик был обшарпанно-красный

и длиной с крупную коробку из-под ботинок.

Лежали в нем следующие предметы:

ржавый складной нож – 1 шт.

маленький фонарик – 1 шт.

молоток – 2 шт.

(один средний, один маленький) полотенце для рук – 1 шт.

отвертка – 3 шт.

(разных размеров) лыжная маска – 1 шт.

чистые носки – 1 пара плюшевый мишка – 1 шт.

Лизель увидела его в кухонное окно – целеустремленный шаг и решительное лицо, точно как в тот день, когда он отправился искать отца. Ручку чемоданчика он сжимал со всей возможной силой, а все его движения были деревянными от ярости.

Книжная воришка уронила полотенце и вместо него схватилась за единственную мысль.

Руди идет воровать.

Она помчалась за ним.

Даже ничего похожего на «привет» не прозвучало.

Руди продолжал шагать и говорил сквозь холодный воздух перед собой. Проходя мимо многоквартирного дома Томми Мюллера, он сказал:

– Знаешь, Лизель, что я тут подумал. Ты никакой не вор. – И возразить он ей не дал. – Та тетка сама тебя пускает. Господи, она даже выставила тебе печенье. По-моему, это не воровство. Воровство – это что делают военные. Берут твоего отца, моего. – Он пнул камень, и тот звякнул о чью-то калитку. Руди прибавил шагу. – Все эти богатые фашисты на Гранде-штрассе, Гельб-штрасе, Хайде-штрассе.

Лизель думала только о том, как бы не отстать. Они уже миновали лавку фрау Диллер и вовсю шагали по Мюнхен-штрассе.

– Руди…

– Ну и как оно все равно?

– Как что?

– Когда берешь там свои книги?

Тут Лизель решила дальше не идти. Если хочет услышать ответ, ему придется вернуться, и Руди вернулся.

– Ну? – Но опять, не успела Лизель и рта открыть, Руди сам ответил на свой вопрос. – Приятно, правда? Украсть то, что украли у тебя.

Стараясь задержать Руди, Лизель заставила себя сосредоточиться на его ящике.

– Что у тебя там?

Он нагнулся и открыл.

Все было объяснимо, кроме медведя.

* * *

Они зашагали дальше, и Руди на ходу пространно объяснял назначение набора инструментов и что он будет делать с каждым. Молотки, например, предназначались для разбивания стекол, а в полотенце нужно их заворачивать, чтобы приглушить звук.

– А мишка?

Мишка принадлежал Анне-Марии Штайнер и ростом был не больше книжки Лизель. Мех на нем был клочковатый и вытертый. Уши и глаза ему пришивали много раз, но тем не менее выглядел он вполне дружелюбно.

– Это, – ответил Руди, – мой гениальный ход. Это если войдут дети, пока я буду внутри. Я дам им мишку, и они успокоятся.

– А что ты планируешь красть?

Руди пожал плечами:

– Деньги, еду, украшения. Все, что попадется в руки. – Выходило довольно просто.

Но еще через пятнадцать минут, разглядев внезапное молчание на лице Руди, Лизель поняла, что ничего он красть не будет. Решимость испарилась, и хотя он еще созерцал воображаемую славу своей воровской жизни, девочка видела, что он уже не верит в нее. Он старался поверить, а это никогда не сулит ничего хорошего. Перед глазами Руди разворачивались картины его преступного величия, но шаги замедлились, и, разглядывая дома, Лизель внутри испытала чистое и грустное облегчение.

Они вышли на Гельб-штрассе.

Дома в целом были темные и огромные.

Руди снял ботинки и взял в левую руку. В правой у него был чемоданчик.

Между облаками бродила луна. Пара километров света.

– Чего я жду? – спросил Руди, но Лизель не ответила ему. Руди снова открыл рот, но без слов. Он поставил чемоданчик и сел на него.

Носки у него намокли и застыли.

– Хорошо, что в чемодане запасная пара, – подсказала Лизель и заметила, что Руди против воли разбирает смех.

Руди подвинулся и стал смотреть в другую сторону, и теперь Лизель тоже нашлось место присесть.

Книжная воришка и ее лучший друг сидели посреди улицы спина к спине на обшарпанно-красном чемоданчике с инструментами. Долго молчали, глядя в разные стороны. Когда они поднялись и двинулись домой, Руди переодел носки, а старую пару бросил на дороге. Подарок для Гельб-штрассе, так он решил.

*** ВЫСКАЗАННАЯ ИСТИНА ***

О РУДИ ШТАЙНЕРЕ

– Кажется, у меня лучше получается

разбрасываться вещами, чем воровать.

Через пару недель чемоданчик наконец для чего-то пригодится. Руди выбросил оттуда отвертки и молотки и вместо них положил разные ценные вещи Штайнеров на случай следующего авианалета. Из прошлого содержимого остался только плюшевый мишка.

9 марта, когда сирены снова напомнили Молькингу о себе, Руди вышел из дому с чемоданчиком.

Пока Штайнеры спешили по Химмель-штрассе, Михаэль Хольцапфель яростно стучал в дверь Розы Хуберман. Когда Роза с Лизель вышли на крыльцо, он вручил им свою беду.

– Моя мать, – сказал он, а кровавые сливы по-прежнему цвели у него на повязке. – Не выходит. Сидит на кухне за столом.

Недели снашивались, а фрау Хольцапфель даже не начала оправляться. Когда Лизель приходила читать, старуха в основном смотрела в окно. Слова у нее были тихие, почти неподвижные. Всю грубость и враждебность из ее лица выкорчевало. «До свидания» Лизель обычно говорил Михаэль, а также угощал ее кофе и благодарил. Теперь еще это.

Роза действовала без промедления.