Сохраняя веру (Аутодафе), стр. 71

Но хуже всего было то, что взрослые будто позабыли о его насущных заботах. Мы с Деборой были настолько ослеплены горем, что, откровенно говоря, на время забросили Эли.

Да, теоретически Эли понимал, что такое смерть. Из школьных уроков он знал, что Авраам «приложился к народу своему» в возрасте ста семидесяти пяти лет, и даже Мафусаил, прожив, всем на удивление, целых девятьсот шестьдесят девять лет, все равно в конечном итоге оставил этот мир. Однако, когда дело дошло до его дедушки, ребенку оказалось трудно осознать все происшедшее. В конце концов, дедушкины книги остались на своих местах. И в кабинете все еще немного пахло трубкой. Эли никак не мог понять, что «деда» действительно больше не вернется.

Во время вечерних молитв я держал мальчика при себе, чтобы он уяснил хотя бы то, что мы читаем кадиш в честь его деда.

Все наперебой нахваливали Эли за то, что он так «хорошо держится». Но конечно, любой мало-мальски понимающий человек увидел бы, что все совсем наоборот.

Когда мои старшие сестры освобождались от очередных посетителей, пустоту заполняли их мужья. Но рядом с Деборой по большей части не было никого — только я, в те минуты, когда удавалось отделаться от сочувствующих, движимых благими намерениями.

Сестра не могла дождаться шабата. Не потому, что в этот день траур должен был прерваться, а и еще по одной причине: в субботу ей будет позволено вслух произнести кадиш в языческом храме Бейт-Эль, руководимом Стивом Голдманом.

Последняя воля отца воскрешала меня из мертвых. Из заключительной части документа я с изумлением узнал, что отец не совсем разуверился во мне и рассчитывал когда-нибудь дождаться от меня слов покаяния. При жизни я от него этого так и не услышал.

В завещании была высказана надежда, что Отец Вселенной вразумит меня, чтобы я принял свою судьбу и последовал по стопам отца. И в таком случае он давал мне свое полнейшее отцовское благословение.

Но отец остался прагматиком до самого конца. В случае, если человек, именуемый в документе «мой сын Дэниэл» (от одного этого слова, «сын», у меня дрогнуло сердце), не сможет служить Господу, отец повелевал, чтобы его молитвенное покрывало было возложено на плечи его возлюбленного внука, Элиши Бен-Ами, которому, по его убеждению, суждено стать великим человеком.

Далее, если смерть настигнет отца раньше совершеннолетия Эли, он просил назначить ребе Саула Луриа наставником мальчика вплоть до того времени, когда он достигнет надлежащего возраста для исполнения религиозных обязанностей.

Этим завещанием Дебора была повергнута в полное замешательство. По иронии судьбы, она, больше всех любившая отца, оказалась обижена всех сильней. Она еще не до конца пережила собственный символический мятеж против отцовских устоев, выразившийся в том, что она увезла от него Эли. Не для того она в муках рожала это дитя, чтобы отдать его в жертву устарелым догмам.

Сейчас она сидела, стиснув кулаки, сжимая в пальцах мокрый от слез платок, и изливала мне свою душу.

Она никак не могла побороть своего ужаса. А я неожиданно встал на сторону отца.

— Деб, постарайся понять. Он же имел в виду, что это для мальчика большая честь.

— Нет! — Она с горечью замотала головой. — Это его особый способ меня наказать. Ни за что не поверю, что он не представлял себе, чем я занимаюсь. При жизни он не сумел меня остановить, так решил сделать это сейчас.

— Нет! — возразил я и взял ее за плечи. — Я отказался от его затеи — значит, и ты можешь отказаться. От лица Эли.

Тут ее обуяли противоречивые чувства.

— Но тогда у общины не будет лидера! И Бней-Симха прекратит свое существование…

— Послушай, — не унимался я, — если наш народ чем-то и отличается от других, то это жизнестойкостью. Можешь мне поверить, Деб, они выстоят. А пока, слава богу, Саул еще достаточно крепок, чтобы занять папино место, и люди его уважают. Посмотри, с какой готовностью все приняли его на роль руководителя, пока Эли не повзрослеет и не сможет сам решить за себя.

— Вот тогда его и спросят! — возразила Дебора.

— Верно. И он сможет сам сказать «нет».

По ее лицу было видно, что Дебора всеми силами старается мне поверить.

— Верь мне, сестра, — сказал я. — Помни, что сказал Гилель: «Будь верен себе и не чувствуй за собой вины».

Она взглянула на меня. Лицо у нее было бледное, глаза красные от слез.

— Ты разве не чувствуешь себя виноватым?

Я отвел взгляд и уставился на дверь в гостиную, где с десяток посетителей пели псалмы.

Среди них были многие из тех, кто накануне вечером, во главе с доктором Коэном, приперли меня в угол и пытались уговорить возглавить общину. Я отказался, поведав им, как оступился и сошел с праведного пути, говорил, что в моральном плане недостоин, а в духовном — уже умер.

Они, казалось, не слышали меня, искренне полагая, что полное раскаяние очистит меня перед Богом. Они бы так и напирали на меня до бесконечности, если бы не вмешался дядя Саул. Он твердо заявил:

— Дайте ему время найти себя.

Пока продолжался наш траур и связанные с ним обряды, Саул — он уже десять лет как был вдовцом — перебрался к нам в дом. Умом я понимал, что его присутствие несколько утешит маму, но мне пока больно было видеть его в отцовском кабинете. Особенно когда он позвал меня и стал задавать самые болезненные вопросы бытия.

— Ответь мне, Дэнни, что ты намерен делать со своей жизнью?

Я только пожал плечами. Даже этому очень хорошему человеку я не мог признаться, что живу в золотых джунглях и окончательно сбился с пути.

55

Дебора

— Это все равно что плюнуть на отцовскую могилу! — кричала Малка.

Все семейство Луриа ощетинилось. Была первая суббота после официальных семи дней траура, и по настоянию Рахель («Теперь в этом доме командую я!») Дэнни было позволено присутствовать.

Время не стояло на месте, и стремительно приближался момент рукоположения Деборы. Поэтому она выбрала этот вечер в качестве более или менее подходящего момента для объявления о своем решении стать раввином. Негативную реакцию старшей сестры можно было предугадать. Но что она будет высказана с такой страстью — навряд ли.

Смерть рава Моисея открыла им всем глаза на необыкновенную внутреннюю силу Рахель, которой прежде им видеть не доводилось. Теперь стало ясно, что, несмотря на разницу в возрасте, муж высоко ее ставил и ее мнение не было для него пустым звуком.

Если по вопросу о преемнике на троне Зильца еще можно было дискутировать, то сомнений относительно того, кто хозяин в доме Луриа, уже не возникало. В этот вечер Дэнни увидел, как Рахель превращается из мамы в главу семейства. Она поднялась и обратилась к детям со следующими словами:

— Послушайте меня, дети, и слушайте внимательно! В этом доме нет места для ненависти!

Дебора стала торопливо оправдываться:

— Малка, бьюсь об заклад, ты не знаешь, что мы все ведем свой род от раввина-женщины…

— Таковой в природе не существует!

— Лучше не показывай на людях свое невежество. Ее звали Мириам Шпира, и она прославила наш род. Ладно, наверное, ее действительно не называли «рав Мириам». Но она учила Закону Божию. А ты знаешь, что Луриа до сих почитаются как богословы.

— Она права, — негромко, но уверенно вступился Дэнни. — Она совершенно права.

— Ты еще! — опять крикнула Малка. — Ты и твоя сестричка! Вы оба — позор нашего рода!

В этот момент Эли, еще не оправившийся от утраты дедушки и напуганный новым всплеском эмоций, расплакался. Дэнни взял его на руки и стал успокаивать.

— Дядя Дэнни, — всхлипывал мальчик, — я не понимаю!

— Когда-нибудь все поймешь, — утешал Дэнни, втайне радуясь тому, что ему не надо прямо сейчас объяснять племяннику, почему некоторые люди расценивают замечательные достижения его мамы как пощечину Всевышнему.

Поскольку сестры столь негативно восприняли ее известие, Дебора решила не сообщать им еще и о том, что она фактически согласилась на собственный приход начиная со следующего года. Миссия, которую она решилась на себя взвалить, была исключительно сложной. Большинство ее однокашников пока не чувствовали себя готовыми к тому, чтобы возглавить собственные общины прихожан, и по большей части искали себе место «второго пилота». Тем самым у них появлялась возможность продолжить профессиональную подготовку — и учиться на ошибках старших раввинов.