Сохраняя веру (Аутодафе), стр. 57

— Клянусь, буду приезжать каждое лето.

— Давай не будем далеко загадывать, — философски рассудил он. — Но будем считать, что между нами есть особый уговор: полдня работаешь в поле, полдня — занимаешься.

Грустная атмосфера прощания подействовала на Эли, и он заплакал.

— Тшш-ш, маленький, — тихонько шепнула Дебора. — Ты теперь большой мальчик. Поцелуй дедушку с бабушкой и попрощайся.

Малыш повиновался и дрожащим голоском пролепетал:

— Шалом, савта [47].

В самолете Эли от перевозбуждения никак не мог усидеть на месте, и весь полет Дебора служила ему подушкой. Кратковременное облегчение наступило, когда сердобольная стюардесса предложила подержать «сладкого крошку» — к этому времени Дебора уже была готова к более жестким выражениям, — чтобы мама могла сходить в туалет и привести себя в порядок.

Хотя беспокойное поведение малыша порядком ее изнурило, в нем был и свой положительный момент: оно отвлекало ее от других, гораздо более тяжелых мыслей.

Например, она пока не представляла себе, как ей удастся ходить на лекции и при этом оставаться хорошей матерью. А больше всего ее тревожила перспектива снова оказаться в отцовском доме.

Она покинула этот дом непослушной, наказанной дочерью. Сейчас она возвращалась туда женщиной, испытавшей много горя, но познавшей и фундаментальные радости жизни.

Сможет ли отец воспринять эту свершившуюся перемену? Станет ли смотреть на нее как на взрослого человека? Впрочем, даже если и нет, выбора у нее все равно не будет. По крайней мере, до тех пор, пока она не найдет средств к самостоятельной жизни.

Это беспокоило ее даже сильней, чем предстоящая учеба, хотя перспектива изучения Талмуда, Торы и истории вместе с мужчинами тоже не давала ей покоя. О маячившей вдалеке деятельности раввина она пока не думала. До этого было еще так далеко, что она не воспринимала это серьезно, а потому страшно не было. У нее хватало и более насущных проблем.

Только сейчас, встречая Дебору в аэропорту, Дэнни наконец осознал, что существование ее ребенка — это реальность. Он поспешил взять на руки маленького теплого человечка, растроганно посмотрел на него и, отведя глаза, негромко заметил:

— Глаза у него отцовские.

— Да, — прошептала Дебора.

Эли, сонный и испуганный после долгой дороги, заскулил.

— Перестань, малыш, я же твой дядя Дэнни, — попробовал тот его унять и вдруг спросил сестру: — Он на каком языке говорит? На иврите? Английском?

— Всего понемножку, — пояснила Дебора.

Эли вдруг успокоился. И обхватил Дэнни за шею теплой ладошкой с ямочками.

Его дядя сделал знак носильщику и распорядился:

— Идите за нами вон туда. Там меня мой драндулет дожидается.

Ожидавший его лимузин был такой длины, что его можно было принять за железнодорожный вагон.

Шофер в синей униформе распахнул дверь. Убедившись, что Дебора и Эли удобно устроились, он занялся багажом.

Когда брат тоже сел и закрыл за собой дверь машины, Дебора упрекнула:

— Дэнни, ты с ума сошел? Это же стоит целое состояние!

— Для сестры мне ничего не жалко! — с нежностью произнес он. — А что касается денег, то с ними у меня только одна проблема — куда потратить.

И он вкратце поведал ей историю своего обогащения.

Дебору успех брата в мирских делах и эйфория, в которой он явно пребывал, не на шутку встревожили. Ей показалось, что он слишком старается убедить ее, что счастлив.

— А мама с папой знают?

Он покачал головой:

— Нет. Не могу набраться храбрости и позвонить. Вообще-то, папе намного лучше, но он редко выходит из дома. Только когда идет в шул.

Он попытался изобразить на лице улыбку. Избегая смотреть сестре в глаза, он тихо заговорил:

— Мне бы хотелось им помочь, Деб. Особенно маме. Я бы с большой радостью отвез ее в «Сакс» на Пятую авеню, чтобы она купила себе хоть весь магазин. Но я знаю, что он станет презирать то, что я сделал, и ни за что ее не отпустит. Ну, как мне сделать, чтобы… — Голос у него сорвался.

— Договаривай, — с нежностью попросила Дебора.

Он взял ее за руку.

— Деб, если ты узнаешь, что им что-то нужно, для дома, для школы — что угодно, — ты мне только скажи. Я хочу для них что-то сделать, понимаешь, что-то полезное…

К изумлению Деборы, подъехав к автотрассе Бруклин — Куинс, водитель остановил машину у обочины, где ждал еще один лимузин.

— Что происходит?

— Боюсь, здесь блудный сын должен с вами распрощаться. Я не могу показываться на папиной территории. Чувствую себя как Спиноза, изгнанный из общины.

Она обеими руками схватила Дэнни за руку.

— Послушай, Дэнни, — с жаром зашептала она. — Я все постараюсь уладить, клянусь! Ты только не пропадай, хорошо?

— Ты тоже, — ответил он. — Я живу в отеле «Пьер».

Он порылся в карманах и достал черный глянцевый спичечный коробок.

— Здесь есть телефон. Звони, когда на горизонте никого не будет. Ты мне разрешишь хоть иногда куда-нибудь брать племянника? Хочу накупить ему горы игрушек.

— Конечно, — засмеялась Дебора.

Они расцеловались. Дэнни обнял племянника и шепнул:

— Не обижай маму, хорошо?

И в мгновение ока исчез.

Из окна отъезжающего лимузина Дебора смотрела, как брат с грустным видом усаживается в другую машину.

43

Дебора

Та, что несколько лет назад покинула этот дом в молчании и бесчестье, теперь возвращалась с триумфом, как царица Эстер.

Дебору и Эли приветствовали не только ее родители и сестры, но и с десяток более дальних родственников. Все хотели видеть малыша, и теперь единодушно заявляли, что в жизни он еще прелестней, чем на фотографиях.

Когда все были в сборе, рав Луриа призвал к тишине. У него еще сохранялся частичный паралич правой стороны тела. С некоторой болезненной бледностью в лице он поднял бокал и провозгласил тост по случаю приезда самого юного представителя семьи Луриа… Эли Бен-Ами.

Поскольку имя ее брата даже не упоминалось, Дебора могла поклясться, что весь этот спектакль старательно срежиссирован.

Если бы он был не изгнан, а, скажем, погиб под колесами грузовика, его хотя бы помянули.

Но о Дэнни не было сказано ни слова. Ни полслова.

И ни по каким признакам она не могла судить, знал ли кто-нибудь из присутствующих о чудесных изменениях в его материальном положении.

Однако в самый разгар празднества Дебора заметила, как мама тихонько плачет в уголке по своему единственному сыну.

Проводив последнего гостя, Луриа сели за поздний ужин.

Раввин с улыбкой глядел на голубоглазого внука и на все шалости ребенка, нарочно бросавшего на пол ложку, чтобы Дебора ее всякий раз поднимала, сказал только:

— Ну же, мой мальчик, давай поговорим на мамолошен.

Дебору разозлил этот призыв к ее ребенку говорить на идише. Старик все не расстанется со своим зильцским гетто, подумала она. Употребленное им выражение, «язык матери», восходило к тем временам, когда идиш был языком граждан второго сорта — женщин, на которых привилегия изучения иврита не распространялась.

Она же, напротив, приехала из страны, где на иврите не только вели службу, но и спрашивали, где находится ближайшая автобусная остановка.

Хотя до ненавистного ребе Шифмана ему было далеко, все же отец тоже больше не являлся для Деборы образцом современного еврея. Однако от этого он не переставал быть ее отцом. Придется научиться отделять идеологию от родственных чувств, решила она.

Когда она увозила сына из Израиля, то одним из главных аргументов «за» считала возможность обучить его английскому. Теперь она осознала, что, пока она будет пропадать в семинарии, Эли услышит в Бруклине меньше английской речи, чем он слышал в кибуце. А ей вовсе не хотелось, чтобы язык Шекспира или Томаса Джефферсона так и остался для него иностранным.