Фея Альп (др. перевод), стр. 41

– И дураки же мы! – сказал он. – Все было предусмотрено, Нордгейм не решился бы на эту подлую штуку, если бы не был уверен в том, что против него не существует улик. Вероятно, он под каким-нибудь предлогом забрал у друга его проект и ловко скрыл концы в воду. Мой старый Бенно был не тот человек, кто сумел бы бороться с такой лисицей, не имея в руках неопровержимых доказательств, а я, единственный свидетель, на которого он мог сослаться, тогда уже уехал. Но теперь я здесь и не успокоюсь, пока не выведу Нордгейма на чистую воду.

– Но зачем? К чему подымать старую, давно забытую историю? Моему бедному отцу это уже не даст удовлетворения, а ваше обвинение, если оно окажется справедливым, станет страшным ударом для… семьи Нордгейма.

Гронау несколько секунд смотрел молча, как будто не понимая, что говорит доктор, а потом рассвирепел.

– Ну, однако, это уж слишком! Другой был бы вне себя от подобного открытия, перевернул бы все вверх дном, чтобы только докопаться до истины, и без всяких церемоний наказал бы виновного, а вы хотите удержать меня, потому что Эльмгорст – ваш друг! Вы боитесь скандала для семьи своего злейшего врага! Вы – истый сын своего отца, он поступил бы точно так же.

Он ошибался: Бенно думал не о Вольфганге, перед ним стояло совсем другое лицо и испуганно-вопросительно смотрело на него большими темными глазами. Но он ни за что на свете не открыл бы никому, почему его так ужасает мысль о том, что подозрение может подтвердиться, и почему ему хотелось бы предать забвению всю эту историю.

Гронау встал и сказал сердитым тоном:

– Я вижу, на вас плоха надежда, Бенно. Такие чувствительные, непрактичные люди вообще не годятся для подобного дела. К счастью, я здесь. Я напал на след и не брошу его, чего бы это ни стоило. Я хочу доставить удовлетворение моему старому другу хоть в могиле, если он не получил его при жизни.

Глава 16

Нордгейм сидел в своем кабинете в столице, против него расположился адвокат Герсдорф; они вели деловой разговор, касающийся передачи железной дороги акционерам. Решение Нордгейма отстраниться от предприятия по его окончании никого не удивляло, все понимали, что в голове этого неутомимого деятельного человека, конечно, уже роились новые планы, для осуществления которых ему нужен был его капитал. Ему оставалась слава создания великого, смелого дела, которое он вызвал к жизни, слава открытия миру нового пути сообщения.

Главный инженер обещал, что закончит все работы до наступления зимы, и сейчас же по их окончании должна была состояться передача. Сделать последние приготовления к открытию дороги, назначенному на следующую весну, предоставлялось уже новому правлению. Все это было обсуждено и утверждено еще несколько месяцев назад, и Герсдорфу, как юрисконсульту железнодорожного общества, приходилось часто совещаться с его председателем.

– Главный инженер действительно совершает чудеса, – сказал он, – но все-таки я не понимаю, как он справится со всем к концу октября, ведь октябрь уже наступил, а четыре недели – слишком короткий срок, дел осталось еще много.

– Раз мой зять назначил срок, то сдержит слово, – со спокойной уверенностью ответил Нордгейм. – В подобных случаях он не щадит ни себя, ни своих подчиненных, а здесь, кроме того, его торопит и необходимость: в ноябре уже начинаются снежные заносы, особенно опасные в окрестностях Волькенштейна, поэтому необходимо закончить все до них.

– Ну, до сих пор осень скорей походит на позднее лето, – заметил адвокат. – Я вполне одобряю ваших дам, которые до сих пор еще остаются в горах и как будто даже не думают о переезде в столицу.

– Вероятно, они проведут там еще несколько недель. Горный воздух сделал настоящее чудо с моей дочерью. Она почти совсем выздоровела, и доктор Рейнсфельд советует ей оставаться в горах, пока позволяет погода. Я весьма обязан вашему кузену и искренне сожалею, что он покидает Оберштейн. Я слышал, он получил место врача в…

– Нейенфельде, – подсказал адвокат.

– Совершенно верно, Нейенфельд! Это название совсем выскользнуло из моей памяти. Я вполне понимаю, что молодой врач желает выдвинуться и ищет более обширный круг деятельности, но мне очень жаль, что он уезжает так далеко. Мы все об этом жалеем, и Вольфганг сильно будет чувствовать его отсутствие.

– Бенно писал, что уезжает на место назначения только через две недели, – ответил Герсдорф. – Он выхлопотал отсрочку до прибытия своего преемника. Таким образом, мы с ним еще раз увидимся: на следующей неделе я должен ехать в Гейльборн, там будет разбираться процесс крестьян Оберштейна и Унтерштейна с железнодорожным обществом из-за порубки леса при проведении линии, и я должен присутствовать как представитель общества.

– Так мы, вероятно, встретимся, – сказал Нордгейм. – Я хочу устроить себе маленькие каникулы, а затем вернуться в город вместе с семьей. Масса дел в последнее время утомила меня, и я чувствую необходимость доставить себе небольшой отдых. Итак, до свидания на моей вилле, надеюсь, вы нас не забудете.

– Разумеется, не забуду, – воскликнул Герсдорф, прощаясь.

Нордгейм позвонил и приказал подать света, потому что начинало уже темнеть. Он уселся за письменный стол и углубился в лежащие перед ним бумаги, вероятно, очень важные, потому что он изучал их очень тщательно. Когда просмотр был закончен, по его губам пробежала улыбка.

– Все в порядке, – думал он. – Это будет блестящая операция! Числа сгруппированы, пожалуй, смело, но они сделают свое дело, и раз Вольфганг утвердит их и прикроет весь расчет своим именем, его примут без затруднений. И этот Рейнсфельд будет благополучно устранен! Я правильно рассчитал, что он не устоит перед приманкой и не откажется от такого места. Нейенфельд достаточно далеко, и Рейнсфельд преспокойно просидит там до конца своих дней… Что такое? Я не принимаю больше сегодня.

Последние слова относились к лакею, который появился в дверях с докладом.

– Приехал господин главный инженер.

Нордгейм быстро поднялся и хотел идти навстречу приехавшему, но тот уже стоял на пороге в дорожном костюме.

– Я удивил тебя своим неожиданным приездом? – спросил он.

– Разумеется! Ты даже не телеграфировал, – ответил Нордгейм, знаком отпуская лакея, а когда тот вышел из комнаты, спросил торопливо и с явным беспокойством: – Что случилось? Что-нибудь на линии?

– Нет, я оставил все в полнейшем порядке.

– Алиса, надеюсь, здорова?

– Совершенно здорова. Вообще тебе не о чем беспокоиться.

– Ну, слава богу! А я уж думал, не случилось ли чего дурного, что ты так неожиданно приехал. Что же привело тебя сюда так внезапно?

– Дело, которое я считал невозможным уладить письменно, – сказал Вольфганг, кладя шляпу. – Я предпочел приехать к тебе, хотя мое присутствие на линии крайне необходимо.

– Ну, так обсудим его, – ответил Нордгейм, всегда готовый говорить о делах. – Сегодня вечером нам никто не помешает. Но сначала тебе надо отдохнуть. Я сейчас велю приготовить твою комнату…

– Благодарю, – остановил его Эльмгорст. – Я хотел бы сейчас же покончить с этим делом: оно не терпит отлагательства, по крайней мере, для меня. Мы здесь одни?

– Конечно. Но для верности ты можешь запереть на ключ дверь соседней комнаты.

Вольфганг вышел, чтобы запереть дверь. Когда он вернулся и подошел к столу, так что свет лампы упал на его лицо, стало заметно, как он бледен и взволнован.

– У тебя, по-видимому, очень важные новости, – заметил Нордгейм, опускаясь в кресло, – иначе ты едва ли приехал бы сам. Ну-с… Но что же ты не сядешь?

Эльмгорст остался стоять, только оперся рукой о спинку стула. Голос его был спокоен.

– Ты прислал мне счета и оценку работ, которые должны служить основанием расчетов при передаче дороги акционерам.

– Да, ведь я говорил, что избавлю тебя от подробностей, ты и без того слишком занят технической стороной дела. Тебе остается только просмотреть и утвердить счета, потому что за тобой, как за главным инженером, и первое, и последнее слово.