Белая береза, стр. 13
Солнце уже стояло низко над дальними урочищами. По всему рубежу продолжались работы. На ближнем пригорке, что был справа, злобно простучал пулемет: началась пристрелка.
— Вот и опять остановились, — невесело отметил Умрихин.
— Эх, много уж за неделю-то отшагали!
— И все отходим, все отходим!…
— А что сделаешь? — сказал Умрихин. — Сила!
— Да откуда у них больше сил-то! — вступил в разговор и Андрей. — У нас же больше народу! А машины…
— Машина дура, да немец на ней хитер!
— Хитрее его нет нации.
— Вот он и идет! И катит!
Дегтярев с досадой ударил костью в землю.
— Эх, да какой уж кусок отхватил!
Разламывая пирог с калиной, Матвей Юргин заметил на это угрюмо и резковато:
— Большим куском скорее подавится!
— Теперь он, этот Гитлер, — с видом старшего, больше всех пожившего, заговорил Умрихин, издали кидая в рот крохи, — теперь он прямо на Москву метит!…
— Метит? — воскликнул молоденький белобрысый боец Мартьянов. — Голов у них не хватит, чтобы дойти до Москвы!
— Москвы им не взять, пусть и не думают!
— Оно и пусть думают, да не взять!
— Нет уж! — закипел Дегтярев. — Чего-чего, а Москвы им не видать, как своих ушей! Не для немцев она создана. Весь народ наш встанет, а Москвы не отдаст. Не бывать этому никогда!
— Да, Москва… — задумчиво сказал Андрей, выбрав минутку, когда бойцы немного подзатихли. — Хороша же, говорят! Отдать ее — это вроде свою душу отдать. Я так понимаю.
И опять зашумели все солдаты.
Один Юргин, слушая их, молча трудился над пирогом с калиной. А когда солдаты начали, как бывало часто, толковать о том, что надо бы, дескать, сделать для спасения Москвы, для разгрома фашистских полчищ, идущих к ней, он заметил:
— А вот теперь чепуху начали городить. Да мы сами, если разобраться, во всем виноваты! — Он встряхнул на ладони маленький серый кремень: Видите? Иной подумает: на что он годен? Пустой камешек.
Юргин вытащил из кармана обломок рашпиля, подобранный на кресало, и ударил им по кремню. Во все стороны посыпались крупные искры. Коротко взглянув на бойцов, Юргин начал бить по кремню размеренно и часто…
— Видали?
— Это к чему же? — спросил Глухань.
— Каждому бы из нас, — сказал Юргин, — вот таким быть, как этот камешек! Каждому иметь в себе вот столько огня, силы да крепости! Да злости побольше! Черной, как деготь. Чтоб всю душу от нее мутило! И война сразу повернет туда! — Он махнул рукой на запад. — Повернет и огнем спалит всех этих фашистов, будь они трижды прокляты! Голову даю на отрез!
Он отодвинул мешок к Андрею, показывая этим, что пора кончать с едой, и мрачновато добавил:
— Их не лапшой кормить надо…
У Андрея запылало все лицо.
— Опять ты…
В это время со стороны долетел голос:
— Во-оздух!
И сразу, вскинув головы, все услышали тягучее шмелиное нытье моторов в далекой небесной вышине. Выйдя из-под серой, дымчатой тучи, немецкие бомбардировщики, черные на фоне неба, направились напрямик к рубежу обороны полка. По всему рубежу послышались привычные протяжные команды:
— Во-оздух!
— По ще-елям!
— Во-оздух!
Вскочив, Юргин сказал тихонько:
— В окопы!
Не доходя до рубежа, где остановился полк Волошина, ведущий "юнкерс" начал вырываться вперед. Во всех окопах скрылись каски. Но "юнкерс" дошел до обороны, не сбавив высоты, и, только пройдя еще немного над лесом, что был позади, круто пошел в пике, — и над округой пронесся дикий вой его сирены. Должно быть, летчик хорошо знал цель, на которую шел: он не тратил времени для осмотра ее с высоты. Только начали все остальные самолеты вытягиваться цепочкой, он уже сбросил свой смертный груз: далеко за лесом что-то рухнуло, как в пропасть, и еще раз, и еще, и окрест прокатилось гулко осеннее эхо…
XIV
Проводив самолеты глазами обратно до тучи, все бойцы отделения Юргина, взволнованно поругиваясь, опять потянулись к окопу Андрея.
— Переправу бомбили, — сообщил Андрей. — На Вазузе.
— Далеко ли до этой Вазузы? — спросил Матвей Юргин.
— Километров семь будет.
— Глубока?
— Где перейдешь, а где и плыть надо, — ответил Андрей. — Сейчас она, под осень, и глубока и быстра. Пехоте еще ничего, а с машинами да орудиями плохо.
Солдаты вновь заговорили было наперебой, но Матвей Юргин, взглянув на запад, начал подниматься со своего места.
— И верно, ребята, — сказал Умрихин. — Поговорим в другой раз. А теперь и отдохнуть надо. Сегодня отмахали вон сколь да тут наработались вволю — руки и ноги гудят. Как чужие. Пора и на покой.
— Отдохнешь немного после, — сказал Юргин.
— Это когда же?
— После войны.
— Фью-ю!… — протяжно свистнул Умрихин. — А сейчас?
Юргин сверкнул зрачками:
— Встать!
Солнце село. Багрово-дымные потоки зари затопили все урочища на западе. Отовсюду потянуло сумеречью. Унялась дрожь земли. Затихло и в небе. Метров за двести позади стрелковой линии отделение Юргина, растянувшись цепочкой, вновь начало рыть окопы.
— Вот двужильный, дьявол! — ворчал Умрихин.
— Не гунди! — просил Дегтярев, копавший рядом. — Надоел. Даже в ушах ломит от твоих разговоров!… Что ты на него злишься? Ты лучше на немцев вон злись!
— Да никакого ж покою от него!
— И-и, покою захотел! На войне-то?
Позади показалась небольшая группа.
— Командиры, — предупредил Андрей.
Подошли командиры. Первым среди них — высокий, грузноватый капитан Озеров, как всегда, в удобном для ходьбы, работы и боя стеганом солдатском ватнике защитного цвета. Немного позади — комбат Лозневой; плащ-палатка, надетая им поверх шинели, раздувалась и тащилась по траве, как риза.
Узнав Юргина, Озеров спросил:
— Ложные, да?
— Так точно, товарищ капитан!
— Отлично! — Озеров обернулся к Лозневому. — Отрыть как можно больше! Передать артиллеристам — пусть тоже делают ложные позиции. А основные замаскировать так, чтобы в упор не видно было! До начала боя вся огневая система должна быть скрыта от врага. Внезапный удар — самый сильный удар. Пора знать это!
— Есть! — козырнув, ответил Лозневой.
Озеров оглядел бойцов, незаметно собравшихся вокруг, и неожиданно спросил:
— Гранаты не боитесь бросать?
Бойцы, не торопясь, ответили:
— Вроде нет…
— Бросали на учении, но мало…
— Вот ты, — Озеров кивнул на Умрихина, — не боишься? Можешь?
— Показывали…
— А ну, теперь ты покажи!
Волнуясь, Умрихин снял гранату с пояса. Но пока он вставлял в нее запал, стало ясно: обращаться с гранатой — не совсем привычное для него дело. Солдаты подумали, что Озеров даст ему сейчас такой нагоняй, что всем будет тошно, но он, только вздохнув, взял из рук Умрихина гранату и сам показал, как надо готовить ее к броску. Потом спросил окружавших его солдат:
— Теперь понятно? А бросают вот так…
Все думали, что капитан Озеров только покажет, как нужно взмахивать рукой, но он, шагнув, неожиданно сильно швырнул гранату и крикнул:
— Ложи-и-ись!
Все бросились на землю. Раздался взрыв, впереди — показалось — вырос черный куст. Над людьми тихонько пропели осколки.
Озеров вскочил первым.
— Никого не задело?
Зашумев, все начали подниматься с земли.
— Плохо! — заключил Озеров. — Вижу, кое-кто еще боится огня. Очень плохо. Не бояться! — крикнул он. — Кто боится, тому погибать.
— Неожиданно ведь, — путаясь в плащ-палатке, сказал Лозневой.
— В бою все неожиданно! — Озеров обратился к бойцам: — Боевой приказ все знаете? — Выслушав ответы, продолжал: — Правильно, товарищи бойцы! Приказ один: стоять, пока не будет разрешено отойти. Пойдут танки стоять! Пойдет пехота — стоять! Пусть немцы своими головами, своей черной кровью платят за каждую пядь нашей земли! Ни шагу назад!
Проводив Озерова, отделение Юргина вновь принялось за работу. Часто застучали лопаты, — в земле попадалось много камней. Немного спустя Умрихин, оглядевшись, спросил Дегтярева негромко и хриповато: