Белая береза, стр. 116
Невдалеке звонким голосом, явно радуясь редкому случаю показать свою бдительность, залаяла молодая дворняжка.
— Ну, медлить нечего, быстро за дело! — скомандовал Лозневой. — Я с Сысоевым в дом, а вы в хлеб…
Хозяева долго не отзывались, стучать пришлось и в окно, выходящее на двор, и в дверь. Наконец в сенях послышались шаги.
— Хозяева, откройте! — негромко произнес Лозневой.
Кто-то осторожно подошел к двери.
— А кто здесь? — спросил женский голос.
— Свои, из леса…
— А-а-а!… — раздумчиво протянула женщина. — Сейчас!
Хозяйка, открывшая дверь, оказалась пожилой, высокой, крупной женщиной; у нее, вероятно, только в последнее время опали, одрябли прежде полные щеки и под печальными серыми глазами легла синева. Кроме нее, в доме оказалась еще женщина, лет тридцати, полногрудая, пышущая здоровьем и молодостью. Ее дети, оба мальчонки, хныкали на печи, опасливо поглядывая на незнакомых людей. Стоя на лавке у печи, мать полными розовыми руками укладывала ребят, прикрывала их одеялом и уговаривала не плакать:
— Ну, будет, будет, никто вас не тронет…
— Это, детки, свои люди, — сказала бабушка.
— Какие свои? — донеслось из-под одеяла.
— Это партизаны, Петюша…
Белобрысый Петя проворно вскочил на колени и вытаращил на незнакомых посетителей смышленые синие глаза.
— Партизаны? Из лесу? Взаправду?
— Точно, из леса, — подтвердил Сысоев.
Петя сразу же ткнул кулаком брата, всхлипывающего под одеялом, и прикрикнул на него:
— Сенька, перестань! Свои люди, партизаны!
Отряхнув с шапок и полушубков снег у порога, Лозневой и Сысоев, не дожидаясь приглашения, прошли в передний угол, где стоял обеденный стол, сели по обе стороны его на лавки и поставили около себя винтовки. Лозневой спросил:
— Больше никого у вас дома нет?
— А кому быть? — ответила хозяйка. — Все здесь…
— А где мужики?
— Хозяин помер, сын на войне…
Старая хозяйка, накинув на плечи темную шаль ручной вязки, тоже встала у печи, поближе к снохе и разговаривающим шепотком внукам, точно готовясь защищать свою семью. Она, конечно, верила, что в дом пришли партизаны, но не могла скрыть волнения и тревоги, — ее длинные сухие пальцы все время теребили шаль на груди. Глуховатым, печальным голосом она спросила:
— Вы ведь на двух санях подъехали?
— Да, на двух, — ответил Лозневой, поняв, что хозяйка, прежде чем открыть дверь, оглядела улицу в окно.
— А что же остальные не заходят?
— Всем нельзя.
— А-а, понятно… Может, самовар поставить?
— Нет, хозяйка, нам не до чаю… — суховато заговорил Лозневой, приступая к делу, и невольно подумал, что каждый раз ему приходится начинать разговор именно с отказа от угощений. — У нас срочный приказ. Мы должны выполнить его и немедленно вернуться в отряд. У нас в отряде, хозяйка, плохие дела…
Со двора вдруг донесся визг свиньи.
Хозяйка встрепенулась, бросилась к окну и откинула край полога маскировки.
— Что там такое? Это ваши?
— Да, наши, — спокойно ответил Лозневой.
— А что они делают?
— Они, кажется, нашли у вас свинью…
— Свинью? — вскрикнула хозяйка. — Зачем свинью?
Молодая хозяйка сказала испуганно:
— Мама, это те…
— Значит, это вы ездите по деревням и грабите народ? — заговорила старая хозяйка вдруг сурово, встав перед Лозневым. — Вот вы до чего дошли, товарищи партизаны? Вы должны защищать нас от грабителей, а вы сами начинаете грабить?
— А что же, по-вашему, нам подыхать с голоду? — зло ответил Лозневой. — Обожди, старая, не кричи, это не поможет! Вы еще вон как живете! Даже свинья есть. Вы сыты и поэтому голодных не разумеете. Партизаны, по-вашему, могут бродить по лесам, как голодное зверье?
— Надо добром просить, а не грабить!
— Выпросишь у вас! Знаем мы!… — Лозневой поднялся с лавки. — Что у вас еще есть?
— Ничего у нас больше нет, — мрачно ответила хозяйка.
— А в подполье? А ну, Трифон, действуй!
Сысоев бросился открывать люк в подполье; теперь колхозники чаще всего именно здесь, поближе к себе, держали свои съестные запасы. Хозяйка хотела оттолкнуть Сысоева от люка, но, встретив его злобный взгляд, отшатнулась и громко заплакала. С печи немедленно отозвались ее внучата.
— А-а, значит, есть кое-что? — сказал Сысоев, опускаясь в подполье.
— Что там есть! Что там есть! — закричала хозяйка, опять порываясь к люку. — Что там осталось? Или души у вас нет? Видите, малые дети!… Какие же вы после этого партизаны?
Лозневой толкнул старуху в плечо:
— А ну, отойди!
— Мама, отойди! — испуганно крикнула сноха.
Старуха отошла к печи и, закрывая лицо руками, со стоном выговорила:
— Пропадите вы, бандиты, пропадом!
— Замолчи, старая ведьма!
Из подпола долетел голос Сысоева:
— Есть, нашел!
— Что нашел? Не медли!
— Вот она, мука! Держи!
Лозневой принял и вытащил из люка неполный мешок с мукой. Хозяйки и ребятишки заревели в один голос…
Вдруг на улице раздались крики, выстрелы.
У Лозневого кольнуло в сердце. Он бросился к окну, откинул полог, увидел, что вокруг саней мечутся люди, и рванулся к дверям.
— Сысоев, за мной!
На крыльце кто-то сильным ударом в ухо сшиб его с ног; он вскрикнул от боли, выронил винтовку и слетел в снег… Кто-то навалился на него, стал душить, ошалело крича:
— Сюда! Вот он, гад!
Лозневой узнал голос Сергея Хахая и, вырываясь, захрипел:
— Стой, не души, это я!
— Тебя-то, гадина, и надо!
Подбежала Марийка и, осветив лицо Лозневого фонариком, крикнула в сторону:
— Давайте сюда!
У Лозневого мгновенно потемнело в глазах…
VI
Ярко, необычно для ноября, светило солнце. В лесу было тихо и светло. Изредка деревья отряхивали со своих ветвей лишний снег. Стаи тетеревов-косачей летели кормиться на опушки и поляны, где всегда больше березняка.
Лозневой сидел на пне и глотал снег…
Позади, на большой, сломанной ветром сухостойной сосне, видели партизаны. Они курили и негромко разговаривали:
— А куда этого? Зачем ведем?
— Командиры знают, что делать надо…
— Ну, а потом, конечно, тоже под пулю?
— Нет, расстреливать не будем…
— Значит, повесим?
— Нет, и вешать не будем…
— Куда же его, в засол?
— Живьем в землю, вот и все!
— Нет, братец, это негоже!
— А почему? Чем плохо?
— Не примет его земля живым!
С той самой минуты, когда партизаны схватили Лозневого, он все время находился в состоянии полной опустошенности, безразличия ко всему, что происходило с ним и вокруг него всю ночь и все утро… Ссутулясь, он недвижимо сидел на полу в темном углу кухни, смотрел на толпившихся вокруг партизан и точно не видел их, слушал и не слышал, о чем шумно рассказывала им старая хозяйка. Рано утром в центре деревни собрался народ. Илья Крылатов рассказал колхозникам, с какой подлой целью Лозневой занимался грабежом, и просил, чтобы обо всем, что произошло в Сохнине, немедленно стало известно в соседних деревнях. Потом Ерофей Кузьмич и Марийка рассказали, как он стал предателем… Но Лозневой все это время стоял спокойно, смотрел на всех отсутствующим взглядом и слушал партизан с таким видом, будто они говорили не о нем, а о каком-то неизвестном ему человеке… Лозневой равнодушно наблюдал и за расстрелом Сысоева и Ярыгина (Чикин был убит ночью при схватке). Ничто не изменилось в лице Лозневого и в ту минуту, когда объявили, что его оставляют пока в живых для обстоятельного допроса в отряде. И теперь вот, сидя на пне у тропы, ведущей к лесной партизанской избушке, Лозневой с полным безразличием слушал разговор партизан о своей близкой смерти.
Все утро Лозневому даже и не думалось о себе, точно он уже не ощущал себя реально существующим в мире. Он вообще находился в состоянии того странного бездумья, от которого любой живой человек с содроганием чувствует себя находящимся в пустоте. Если же ему и думалось, то о пустяках и мелочах, никогда прежде не заслуживавших его внимания, да и то как-то неопределенно, смутно… "Странный этот снег, — думал он сейчас, слушая разговор партизан. — Ведь сейчас зима, очень холодно, а он так быстро тает в руке… И уже не снег, а вода… А отряхнешь руку — и нет ничего… Странно!"